Читать интересную книгу Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты - Валентин Пикуль

– Вам повезло, граф: сераскир просит перемирия.

– Даю, даю, даю, – согласился Миних.

Но Румянцев издалека уже слал своего гонца, который после бешеной скачки почти выпал из седла на землю.

– Не надо перемирия! – закричал он. – Не надо, не надо… Гусары наши и казаки уже ворвались в Очаков с моря!

Миних пришел в себя. Отряхнулся от пепла.

– Козыри опять в моих руках… Бобриков, перетолмачь послу, чтобы передал сераскиру: теперь фельдмаршал Миних перемирия не дает. Российская армия примет лишь дискрецию полную. С пушками, знаменами, бунчуками, багажом и всем гарнизоном…

Грянул новый взрыв большой силы. Одна из стен Очакова, дрогнув, медленно упала, обнажая внутренность цитадели. Спасаясь от огня, стали выбегать из города жители. Кидались в море обожженные. Сераскир со своим гаремом тоже хотел к морю пробиться. Казаки плетьми загнали их обратно в крепость. Только одна галера с беглецами успела уйти, другие были потоплены на виду всей армии. Флот турецкий, боясь плена, обрубил канаты якорей; воздевши паруса, он поспешил в Стамбул, чтобы ужаснуть Турцию (а заодно и Францию) падением Очакова…

Миних сиял, но Беренклу подпортил ему настроение:

– А все-таки Очаков взят не полководческим искусством, а единственно лишь случайностью. Так воевать нельзя.

Венский атташе был прав. Миних замешкался с ответом, но тут к нему приблизился настырный генерал-аншеф Кейт:

– Я требую суда. Пусть суд отыщет истинного виновника, кто под огонь людей поставил бессмысленно и жестоко!

Мимо шатра фельдмаршала проводили толпы пленных. Турки, татары, ногайцы, спаги, негры, арабы, босняки, арнауты… Немало было женщин с детьми. Одиноких красавиц офицеры тащили к себе, юную черкешенку вытянул из толпы и Манштейн:

– Теперь будешь со мною. А прошлое забудь…

Из колонны пленных с криком рванулись люди.

– Мы – греки! – кричали они, воздевая руки.

Миних повернулся к штаб-доктору Павлу Кондоиди:

– Вы тоже византиец… поговорите с земляками.

Кондоиди скоро вернулся со словами:

– Процба грецкая – цлузыть в руцкой армий зелают.

– Принять всех греков волонтерами! – распорядился Миних. – А пленных гнать и дальше: России рабы нужны…

Серыми хлопьями оседал на землю пороховой угар. В шатер к фельдмаршалу проник принц Гессен-Гомбургский:

– Вы можете меня поздравить – я чувствую немалое облегчение от болезни, секрет которой врачам неведом… Господин архиятер, – обратился он к Иоганну Фишеру, – не можете ли вы меня вылечить?

Ученый врач, автор книги «Старость и продление жизни», Фишер отвечал принцу, что в аптеках Европы не сыскать лекарства от трусости.

– Но русская фармакопея, ваше высочество, считает, что чеснок и каша гречневая способны придать человеку храбрости…

– Я не свинья, – обиделся принц…

Всю ночь в шатрах гремела музыка и звенели бокалы.

Миних с Анной Даниловной принимали поздравления.

– Да здравствует великий Миних! – кричали подхалимы…

Пастор Мартенс (хитрый) подмигнул Манштейну:

– Наш экселенц почти велик…

С факелами в руках по садам и холмам бродили офицеры с солдатами. Собирали убитых для общего отпевания. Уложили по могилам 24 000 трупов.

Глава шестая

13 июня был составлен диплом на избрание Бирена в герцоги курляндские, а ровно через месяц, 13 июля, курфюрст Саксонский и король польский – Август III, ратифицировал его в Дрездене. После чего австрийский император Карл VI утвердил Бирена в титуле «светлости». Две русские кавалерии (голубая и красная) опоясывали идеальный торс стройного и сильного мужчины, который умудрился на безделье и обжорстве не завести себе пуза…

Бирен навестил свою замухрышку Бенигну:

– Ну, горбатая обезьяна, рада ли ты? Ведь теперь из графского «сиятельства» ты выскочила прямо в «светлость»… Сяду-ка я да напишу герцогу Бирону в Париж, – что он теперь ответит мне?

В приемной было не протолкнуться: полно вельмож, униженных чужим величием, полно дипломатов с поздравлениями. Естественно, всех волновал один важный вопрос, и дипломаты спрашивали:

– Ваша светлость, когда вы намерены сесть на Митаве?

– Из Петербурга я – ни шагу! – отвечал Бирен раздраженно. – Прошу не забывать, что я не только герцог Курляндский, но еще и обер-камергер российский. Митава может стерпеть мое отсутствие. Но что станет делать без меня двор петербургский?..

В этот день, по случаю падения Очакова, Анна Иоанновна обедала на троне под балдахином, и Бирен с особенной любезностью менял тарелки перед нею – по праву обер-камергера.

Лейбе Либману он сказал:

– Всех пленных турок, добытых под Очаковом, я забираю для нужд своих. Буду строить дворцы в Курляндии, и мне нужны рабочие руки. А дабы пленных пресечь от бегства, надо отвратить их от мусульманства. Пусть пасторы обратят их в веру лютеранскую и переженят агарян на латышках…

Был зван в манеж граф Бартоломео Франческо Растрелли – архитектор славный, о котором преизрядно писано, что «инвенции его в украшении великолепны, вид зданий его казист; может увеселиться око в том, что он построит…». Такого-то и надобно!

Новоиспеченный герцог велел графу Растрелли:

– Мне нужен сказочный дворец в Руентале и резиденция в столице моей.[20] Я золота не пожалею, а ты не поскупись на пышность… Чтобы конюшни были – как дворцы! Колонн побольше всюду расставь, чтобы издали видели – здесь живет не какая-то пигалица, а сам герцог!

Выедая казну русскую, спекулируя направо и налево, Бирен за 600 000 альбертовых талеров выкупил из долговых закладов все имения прежних Кетлеров; Анна Иоанновна отказала в его пользу «вдовью» долю имений курляндских. Бирен показал себя жадным, но здравым хозяином. Понимая, что с голодного раба толку мало, он проявил заботу о крестьянах. Издал особый регламент, который попросту списал из старых указов герцога Якоба. Своего ума не хватило, но зато ума хватило, чтобы использовать чужой ум… Бирен возмутил дворянство, создавая в стране экономии, похожие на большие общественные фермы; он возводил полотняные мануфактуры. Доходы увеличились, но непомерно выросли и расходы.

– Я дожил до того, что мне уже не стало хватать на содержание своей персоны. Кажется, я никогда еще не был таким нищим, как сейчас, – жаловался герцог повсюду. – Даже уральская гора Благодать не может спасти моих финансов.

Лейба Либман уже не мог справиться с обширной бухгалтерией герцога. В помощь гоф-фактору прибыли из Европы Исаак Биленбах и прочие жулики без роду и племени, алкавшие сребра и злата от России. Бирен внушал своим факторам:

– Я вам плачу, чтобы вы думали. Много думали!

Винная монополия в Курляндии ненадолго выпрямила финансы. Потом факторы обложили налогом корчмы на проезжих дорогах, что приносило Бирену 150 000 гульденов в год.

– Но этого мне мало. Думай, Лейба… много думай!

Либман думал не только о герцоге, но о себе тоже, а все свои деньги скадывал в банки Гамбурга. Он стал при дворе большим барином. Жену свою с детишками по-прежнему содержал в Митаве, а в Петербурге жил с любовницей. Полногрудая и разгульная Доротея Шмидт его утешала.

– После сладкого, – говорил ей Лейба, – всегда наступает горькое. Мы в России лишь гости, а удирать без миллиона обидно…

Доротея Шмидт, при дворце царицы принятая, имела трех детей. Первого она прижила от врача Каав-Буергаве, второго от Лейбы Либмана, а недавно родила и третьего – от принца Антона Брауншвейгского. Был у нее и муженек – портняжка, добрый малый.

– У меня-то уже трое! – говорил он жизнерадостно.

Таковы были тогда нравы придворные…

Но чем богаче и знатнее становился Бирен, тем тревожнее была его жизнь. Тишком, лишнего шума не делая, стал герцог скупать богатейшие поместья в Силезии, в Богемии, в Мазовии.

– На корону герцогскую нельзя рассчитывать, – признавался он жене. – Надо иметь вдали от России надежный угол, где и спрячемся, когда нас русские погонят отсюда палкой…

«Бог свидетель, – писал в эти дни Бирен, – что я устал от жизни. Годы, недуги, государственные заботы, огорчения и работа все возрастают… Вся тяжесть дел ложится на меня, ибо Остерман валяется в постели!» В этом году Бирену исполнилось 47 лет, а жить ему оставалось еще долгих 35 лет.

* * *

Веселая жизнь продолжалась.

– Кто украл мою буженину? – завопила Анна Иоанновна.

Тарелка была пуста: сочный ломоть буженины исчез.

– Андрей Иваныч, – голосила императрица, – сыщи мне вора. Где это видано, чтобы у самодержицы русской, вдовы бедной, во дворце же ее последний кусок воры стащили?

Возле нее крутились, как всегда, шуты: князь Голицын-Квасник полоумный, князь Никита Волконский без штанов, граф Апраксин – дуралей от природы, Педрилло со скрипкой стоял на одной ноге, словно аист, а Лакоста с пузырем таскался по паркетам на четвереньках, будто паралитик…