Мы ожидали довольно долго в приемной. Император поехал куда-то верхом и возвратился поздно. Граф вошел к нему с моею бумагою в кабинет и после довольно долгого там пребывания вышел не в духе и сказал мне, проходя мимо, только следующие слова:
— Приходите ко мне в два часа; вызов все еще не довольно резок.
Я вернулся домой, убежденный, что этот случай не доставит мне расположения государя. Не прошло получаса, как прибежал опрометью камер-лакей от государя с приказанием, чтобы я немедленно к нему явился. Я поспешил повиноваться.
При моем входе в кабинет государя, в котором никого не было кроме его и графа Палена, он встал из-за своего письменного стола, сделал два шага ко мне и, поклонившись с особенным благоволением, сказал:
— Господин Коцебу, я должен прежде всего помириться с вами.
Я был сильно поражен этим нежданным приемом. Цари имеют в своих руках в виде скипетра волшебную палочку, делающую их всемогущими: это милосердие! Всякое злопамятство исчезло из моего сердца при этих словах императора. Согласно с этикетом, я хотел стать на колени и поцеловать его руку; но он меня любезно поднял, поцеловал в лоб и на хорошем немецком языке сказал:
— Вы слишком хорошо знакомы со светом, чтобы не иметь сведений о современных политических событиях; вы знаете, какое участие я принимал в них. Я часто поступал неловко, — продолжал он смеясь, — справедливость требует, чтобы я был за это наказан; я сам определил уже себе наказание. Я желаю, чтобы это (он показал бумагу, бывшую в его руке) было напечатано в «Гамбургской Газете» и других журналах.
После этого он дружески взял меня под руку, подвел к окну и прочитал бумагу, написанную его рукою на французском языке. Вот ее содержание слово в слово;
«Нам сообщают из Петербурга, что Российский император, видя, что европейские державы не могут прийти к взаимному между собою соглашению, и желая положить конец войне, опустошающей Европу в продолжение одиннадцати лет, возымел мысль назначить место для поединка и пригласить всех прочих государей прибыть туда и сразиться между собою, имея при себе секундантами, оруженосцами и судьями поединка своих самых просвещенных министров и самых искусных генералов, как например, гг. Тугута, Питта, Бернсторфа, сам же он намеревался взять с собою генералов Палена и Кутузова. Неизвестно, насколько вероятен этот слух; во всяком случае, он не лишен, по-видимому, основания, так как в нем проявляется то, в чем часто обвиняли государя»[3].
При последних словах он чистосердечно засмеялся. Я также улыбнулся.
— Чему вы смеетесь? — спросил он меня два раза сряду и очень скоро, продолжая смеяться.
— Тому, что ваше императорское величество имеете такие подробные обо всем сведения.
— Возьмите это, — продолжал он, передавши мне бумагу, — и переведите на немецкий язык. Сохраните у себя подлинник, а мне принесите копию.
Я вышел и сел за работу. Последнее слово taxé меня затрудняло. Должен ли я был перевести его немецким словом, соответствующим accusé, или нет? Выражение это могло показаться государю слишком резким и оскорбительным. После долгих обсуждений я прибегнул к маленькой уловке и написал «к чему его часто считали способным» (dont on l’a souvent jugé capable).
В два часа я возвратился во дворец. Граф Кутайсов доложил государю о моем приходе, и меня немедленно ввели в кабинет, в котором он находился один.
— Сядьте, — сказал он мне ласково.
Из уважения я не решался на это, но он более строгим голосом сказал:
— Сядьте же, я вам говорю.
Я взял стул и сел против него за столом.
Он взял французский оригинал в руки и сказал:
— Прочтите мне ваш перевод.
Я начал медленно читать, посматривая по временам из-за бумаги на государя.
Он засмеялся, когда я дошел до слова en champclos. Впрочем, по временам он качал головою для выражения одобрения, пока я, наконец, дошел до слова taxé.
— Считали способным? (jugé capable), — сказал он; — нет, это не то. Вы должны были передать слово taxé.
Я осмелился заметить, что на немецком языке taxer означает определять цену какого-либо предмета или поступка.
— Это очень хорошо, — возразил государь, — но слова считать способным не передают значения слова taxer.
Тогда я отважился сказать тихим голосом, что можно употребить выражение «обвиняют».
— Очень хорошо, это так: обвиняют, — повторил он раза три или четыре, и я исправил перевод по его приказанию.
Он дружески поблагодарил меня за мой труд и отпустил домой.
Я ушел, очарованный и тронутый лестным и любезным приемом, мне оказанным. Все лица, имевшие близкие с государем сношения, засвидетельствуют, что он умел быть чрезвычайно ласковым и привлекательным и что тогда было очень трудно и почти невозможно не поддаваться ему.
Я не счел возможным умолчать о малейших подробностях этого обстоятельства, наделавшего столько шума в мире. Вызов к государям был напечатан через два дня в русской газете, к величайшему изумлению всего города. Президент Академии наук, получивший рукопись для ее напечатания, не верил собственным глазам. Он лично отправился к графу Палену, чтобы удостовериться, нет ли тут какого-либо недоразумения. В Москве номер газеты с этим вызовом был задержан по распоряжению полиции, которая не могла допустить мысли, что это напечатано по воле государя. То же самое случилось и в Риге.
Император со своей стороны мог едва дождаться появления этого вызова в печати и в нетерпении справлялся об этом несколько раз.
На другой день он подарил мне прекрасную табакерку, украшенную бриллиантами, стоимостью около двух тысяч рублей. Я не думаю, чтобы перевод каких-нибудь двадцати строк был когда-либо оплачен с такою щедростью.
Государь сообщил потом императрице, что познакомился со мною.
— Теперь это один из самых лучших моих подданных, — сказал он ей про меня.
Мне сообщил это очевидец; я не знаю только на каком основании государь считал меня теперь лучшим русским подданным, нежели до поездки моей в Сибирь.
Некоторые лица негодовали на меня за то, что я не воспользовался этим прекрасным случаем испросить у государя новых для себя милостей. Правда, он, по-видимому, ожидал подобной просьбы с моей стороны; его взгляд, преисполненный доброты и благосклонности, как бы поощрял меня к этому; но внутреннее чувство мое противилось этому, и я никогда не буду сожалеть, что, может быть, потерял, таким образом, многое.
Не приобрел ли я с другой стороны неоцененное благо, — спокойствие, которого был лишен столь долгое время?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});