— Прошу вас, сейчас же позвоните ему и скажите, что вам необходимо зайти к нему прямо сегодня — по важному делу.
— Зачем это я к нему пойду?
— Позвоните сейчас же, прошу вас, — повелительно повторил дядюшка, — я потом вам объясню.
Азиз ос-Салтане не посмела ослушаться. Она вытащила из сумочки записную книжку, нашла номер и позвонила в уголовную полицию. Встречу назначили на половину пятого. Когда она положила трубку, дядюшка сказал:
— Я пойду вместе с вами.
— Вы хотите поговорить с ним о Гамар?… Умоляю вас…
— Нет, — отрезал дядюшка, — о Гамар мы поговорим потом. Есть гораздо более важное дело. Я должен узнать, кто этот человек, который звонил ему. Это для меня вопрос жизни и смерти…
Походив взад и вперед по комнате, дядюшка объявил:
— Прошу всех нынче прийти к ужину… Мы должны обсудить все вопросы, связанные с беременностью Гамар и болезнью Пури.
Жена дяди Полковника плача проговорила:
— Ага, умоляю вас, я боюсь, как бы не опоздать… Боюсь, как бы не случилось беды с моим бедняжкой…
— Нет, не опоздаем, — твердо возразил дядюшка. — Сегодня вечером все обсудим, потом предпримем необходимые меры.
Дядя Полковник с женой вернулись к себе. Я вышел вместе с Асадолла-мирзой, так как хотел поговорить с ним об этом последнем происшествии — об анонимном телефонном звонке. Неприятности все не прекращались. С каждым днем, с каждым часом все новые препятствия возникали между мной и Лейли.
Закрыв за собой дверь дома дядюшки Наполеона, я с беспокойством спросил:
— Дядя Асадолла, а что означает этот телефонный звонок? Вы думаете, что…
— Моменто, тут и думать нечего — ясно, что это дело нашего злого гения. Я с той самой минуты, как ага набросился на твоего отца, ожидал от него ответного выпада.
— А зачем дядюшка собрался к шефу уголовной полиции? Вы считаете, тот узнал папин голос? И теперь расскажет дядюшке?
— Сомневаюсь, что он вообще знаком с твоим отцом, а если даже и знаком… — Асадолла-мирза на минуту задумался, потом сказал:
— Во всяком случае, мне надо еще до половины пятого заглянуть к этому уголовному шефу, попросить его, чтобы он для предотвращения новых ссор и склок замазал эту историю.
В это время я заметил, что из дома вышел Маш-Касем с подносом, на котором стояла тарелка плова. Сделав несколько шагов, он огляделся по сторонам. Мы стояли за деревьями, так что нас не было видно. Маш-Касем запустил руку в тарелку и достал что-то, мне издалека не было видно, что именно, но я догадался: он вытащил из плова кусок мяса. Вытянув руку, он зашептал: «Кис-кис-кис». В одно мгновение к нему подскочили два кота — из числа бездомных полудиких обитателей сада. Он бросил одному из них кусок. Оба кота ринулись к мясу, урча, мяукая и громко завывая. Маш-Касем, стараясь не повышать голос, принялся увещевать их:
— Чтоб вам подавиться… Жрите да помалкивайте!
Коты не замолкали. Тогда он поднял камень и заорал:
— Чтоб вас разорвало, глупые твари, брысь отсюда!
Наверное, дядюшка Наполеон следил за Маш-Касемом из-за двери, так как он тотчас вышел в сад и раздраженно зашагал к нему. Кошки бросились наутек.
— Касем, ты отдал мясо кошкам?
Перепугавшись, Маш-Касем ответил:
— Нет, ага, ну что вы. Разве я неверный какой, чтобы такое прекрасное мясо кошкам отдавать?
— Так значит в тарелке не было мяса?
— Да уж и не знаю, что сказать. Вроде не было.
— А ну вернись к ханум, посмотрим, почему это она мясо не положила!
Маш-Касем поколебался, потом опустил голову и проговорил:
— Эх, ага, зачем врать? До могилы-то… Похоже, было мясо, да, видно, рука у меня дрогнула, вот и упало на землю…
От злости дядюшка заскрипел зубами:
— Чтоб ты провалился, лживая рожа!
— Да нет, ага, зачем врать? До могилы…
— Надеюсь, твоя-то могила уже близко… Вернись, возьми другой кусок мяса и отнеси ему! И почему ты такой зловредный?… Что тебе сделал этот бедный труженик?
Маш-Касем поплелся к дому, бормоча себе под нос:
— Получит он за труды нож в брюхо! Таким дармоедам и собачьего мяса жалко.
Дядюшка следом за ним тоже вернулся в дом, а я, попросив Асадолла-мирзу, чтобы он известил меня о результатах своей встречи с шефом сыскного отделения, отправился домой.
Вскоре после того, как дядюшка Наполеон и Азиз ос-Салтане отбыли, появился Асадолла-мирза. Лицо у него было веселое и довольное, заметив меня, он с улыбкой сказал:
— Все в порядке. Этот шеф — отличный человек. Стоило мне его увидеть, как я вспомнил: мы с ним встречались в доме покойного мужа Азиз ос-Салтане. Когда он понял, в чем дело, то обещал мне, что постарается всеми средствами предотвратить семейные раздоры.
— Но ведь он сам сказал по телефону, что у звонившего был ширазский выговор, не может же он теперь заявить, что не ширазский, а исфаханский.
— Мы с ним долго обдумывали это. А потом он вспомнил, что говорил об анонимном звонке, не уточняя, кто звонил, мужчина или женщина… Словом, было решено сказать дядюшке, что звонила дама, говорящая с ширазским акцентом.
— Ну кто это может быть — «дама с ширазским акцентом»! Они не поверят.
— Моменто, — засмеялся Асадолла-мирза, — а ты забыл про ханум Фаррохлега? Она ведь заклятый враг Азиз ос-Салтане…
— Браво, дядя Асадолла! Вы просто замечательно все придумали. Если бы не вы, наверняка начался бы скандал в сто раз хуже прежнего. И нас с Лейли опять разлучили бы… Я не знаю, как вас благодарить.
— Сказать тебе, как?
— Скажите, дядя Асадолла.
— Езжай-ка в Сан-Франциско, и тебе, и мне сразу спокойнее станет… Ну, до вечера! — И, не дожидаясь ответа, Асадолла-мирза ушел.
Полчаса спустя у садовой калитки остановился экипаж, из которого вылезли дядюшка Наполеон и Азиз ос-Салтане. От волнения я не решался взглянуть на дядюшку, но он сам подошел ко мне. Я пробормотал приветствие и опустил голову, но, когда дядюшка заговорил, у меня отлегло от сердца:
— Здравствуй, сынок… А ты что один? Где остальные дети? Папа твой дома? — спросил он.
— Дома, дядюшка, он вам нужен? — засуетился я.
— Я сам зайду к нему… Вот переоденусь и загляну.
Не было сомнений, что вмешательство Асадолла-мирзы сыграло положительную роль, и дядюшка отказался от своих подозрений. В дальнейшем это подтвердилось постоянными нападками на Фаррохлега-ханум, самую злонамеренную из наших сплетниц, пребывавшую в хроническом трауре.
Я довольно долго шатался по саду, а потом мне пришло в голову воспользоваться дядюшкиным хорошим настроением и заглянуть к Лейли, но тут отчаянный гвалт, поднявшийся на улице, привлек меня к калитке.
Сардар Махарат-хан, индиец, затеял ссору с чистильщиком. Резко и грубо сардар требовал от Хушанга, чтобы тот складывал свои пожитки и убирался прочь. Я уже решил бежать жаловаться дядюшке, но тут он сам вышел из дома — в домашней одежде, накинув на плечи абу.
— Что такое, что случилось?
— Дядюшка, индийский сардар хочет прогнать чистильщика.
Дядюшка так и застыл на месте, вытаращив глаза и хватая ртом воздух, как рыба. Он еле выговорил:
— Что?… Индийский сардар? Индийский?…
На секунду он зажмурился, потом забормотал:
— Хотя это неудивительно… Совсем неудивительно. Этого следовало ожидать! Наверняка, он что-то узнал, догадался, будь прокляты англичане!
Тут он окончательно пришел в себя, вбежал и громко позвал Маш-Касема:
— Касем, Касем! Беги, беги скорее!.. Узнай, что этот гнусный шпион плетет? Зачем он хочет выдворить отсюда бедного труженика? Что, эта улица — Чемберлену что ли принадлежит?! Да быстрей поворачивайся. Смотри, Касем, не оплошай, а не то худо тебе придется. Но на меня не ссылайся… Я ничего не знаю!
Маш-Касем, закусив, словно удила, кончики усов, несся к калитке.
— Что, сардар, тут случилось? Что случилось, господа?
— Этот чистильщик расположился здесь на жительство… Я ему говорю, чтоб уходил, а он исполнение не делать.
Чистильщик бурно запротестовал:
— Да эта улица вдоль сада аги проходит! Что этот сардар — всю улицу, что ли, купил к своему домишке в придачу?!
— Я есть один из проживающих на этой улице и говорю вам ясно: нам не нужно чистильщика.
— Ладно, ладно, понятно и так: вы либо босиком по улице шлепаете, либо в гиве[29] да тапках — вам, конечно, чистильщики ни к чему!
Маш-Касем нахмурился:
— Ты язык-то не больно распускай. А вы, господин сардар, вспомните про подаяние бедным — этому бедняку тоже кусок хлеба нужен.
Чистильщик, рассчитывая на поддержку дядюшки, заорал во все горло:
— Пусть раздают подаяние нищим в своих городах, а мы работаем, нам подаяние ихнее без надобности!
Я стоял за садовой калиткой, так что мне было видно и спорящих, и дядюшку, который нервно расхаживал у самой ограды, бормоча себе под нос: