Бессмысленно обращаться к этим людям. Мои три охранника намного опережали тут всех в сером веществе и в изобретательстве. Они любую мою попытку сделают неудавшейся. Но все же я должен попытаться, чтобы кто-нибудь позвонил в клуб. У кого-нибудь может взять верх любопытство, и он в конце концов позвонит. Я устремил взгляд на почтенного старого джентльмена — он был похож на человека, который не успокоится, пока не выяснит, в чем дело.
И только я собрался открыть рот и заговорить, как девушка потрепала меня по руке и наклонилась к человеку в накидке.
— Доктор, — голос ее звучал четко и был слышен по всему вагону. — Доктор, Генри намного лучше. Можно я дам ему — вы знаете что?
— Прекрасная мысль, мисс Уолтон, — ответил тот. — Дайте ему ее.
Девушка сунула руку в свое длинное, спортивное пальто и вытащила небольшой сверток.
— Вот, Генри, — она протянула сверток мне. — Вот твой дружок, ему было так одиноко без тебя.
Автоматически я взял сверток и развернул его.
В моих руках была грязная, отвратительная, старая тряпичная кукла.
Я тупо смотрел на нее и начал понимать всю дьявольскую изощренность подготовленной мне ловушки. В самой смехотворности этой куклы был какой-то ужас. И после слов девушки весь вагон смотрел на меня. Я видел, как пожилой джентльмен, как бы не веря своим глазам, смотрел на меня поверх очков, видел, как Консардайн поймал его взгляд и многозначительно постучал себя по лбу — и все это видели. Грубый смех негра внезапно стих. Группа евреев застыла и смотрела на меня; стенографистка уронила свою косметичку; итальянские дети очарованно уставились на куклу. Пара средних лет смущенно отвела взгляд.
Я вдруг осознал, что стою, сжимая куклу в руках, как будто боюсь, что у меня ее отберут.
— Дьявол! — выругался я и собрался швырнуть куклу на пол.
И понял, что дальнейшее сопротивление, дальнейшая борьба бессмысленны.
Игра против меня фальсифицирована с начала и до конца. Я вполне могу сдаваться. И пойду, как и сказал Консардайн, туда, куда «грандиозный мозг», хочу я того или не хочу, И тогда, когда ему нужно. То есть сейчас.
Что ж, достаточно долго играли мною. Придется поднять руки, но, садясь обратно, я решил получить маленькое развлечение.
Я сел и сунул куклу в верхний карман пальто, откуда нелепо торчала ее голова. Пожилой джентльмен издавал сочувствующие звуки и понимающе кивал Консардайну. Один из кроликолицых юношей сказал: «Чокнутый», и девчонки нервно захихикали. Негр торопливо встал и направился в соседний вагон. Один из итальянских мальчиков заныл, указывая на куклу: «Дай мне».
Я взял руку девушки в свои.
— Ева, дорогая, — сказал я и так же громко и отчетливо, как и она, — ты знаешь, я убежал из-за этого Уолтера. Он мне не нравится.
Я обнял ее за талию.
— Уолтер, — склонился я над нею, — человек, который только что вышел из тюрьмы, где отбывал заслуженное наказание, недостоин моей Евы. Хоть я и сумасшедший, вы знаете, что я прав.
Пожилой джентльмен прервал свое раздражающее причмокивание и вздрогнул. Все остальные в вагоне, подобно ему, перенесли свое внимание на Уолтера. Я почувствовал удовлетворение, видя, как он медленно краснеет.
— Доктор Консардайн, — обратился я к нему, — как медик, вы знакомы с клеймом, я имею в виду признаки прирожденного преступника. Посмотрите на Уолтера. Глаза маленькие и слишком близко посаженные, рот расслаблен из-за дурных привычек, недоразвитые мочки ушей. Если меня нельзя выпускать на свободу, его тем более, не правда ли, доктор?
Теперь все в вагоне рассматривали то, на что я указывал, и взвешивали мои слова. И все это было почти правдой. Лицо Уолтера приобрело кирпично-красный цвет. Консардайн невозмутимо смотрел на меня.
— Нет, — продолжал я, он вовсе тебя не достоин, Ева. — Я тесно прижал к себе девушку. Это мне начинало нравиться — она была чудо как хороша.
— Ева! — воскликнул я. — Мы так долго не виделись, а ты меня даже не поцеловала!
Я приподнял ее подбородок — и — да, поцеловал ее. Поцеловал крепко и совсем не по-братски. Слышал, как негромко выругался Уолтер. Как это воспринял Консардайн, не могу судить. Да мне было все равно — рот у Евы удивительно сладкий.
Я поцеловал ее снова и снова — под гогот хулиганов, хихиканье девиц и восклицания пришедшего в ужас пожилого джентльмена.
Лицо девушки, покрасневшее при первом поцелуе, теперь побледнело. Она не сопротивлялась, но между поцелуями я слышал ее шепот:
— Вы заплатите за это! О, как вы заплатить!
Я рассмеялся и отпустил ее. Больше я не беспокоился. Пойду за доктором Консардайном, даже если он этого не захочет, — пока она идет с нами.
— Генри, — его голос прервал мои мысли. — Идемте. Вот и наша станция.
Поезд подходил к станции «Четырнадцатая авеню». Консардайн встал. Взглядом дал сигнал девушке. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука ее была ледяной. Продолжая смеяться, я тоже встал. Между девушкой и Консардайном — Уолтер шел за нами, — я вышел на платформу и поднялся на улицу. Однажды я оглянулся, и сердце мое согрелось при виде выражения лица Уолтера. Во всяком случае это было туше для них обоих — в их собственной игре.
Шофер в ливрее стоял у подножия ступеней. Он бросил на меня быстрый любопытный взгляд и приветствовал Консардайна.
— Сюда, Киркхем! — коротко сказал тот.
Итак, я снова Киркхем. И что бы это значило?
Мощная машина стояла у обочины. Консардайн показал на нее. По-прежнему крепко держа Еву за руку, я сел и увлек ее за собой. Уолтер сел впереди, Консардайн за ним. Шофер закрыл дверцу. В машине был еще один человек в ливрее. Автомобиль двинулся.
Консардайн коснулся рычажка, и окна затянулись занавесом. Нас окружила тьма.
И как только он это сделал, Ева вырвала у меня руку, ударила меня по губам и, сжавшись в углу, молча заплакала.
Глава IV
Машина, дорогая европейская модель, быстро и ровно прошла Пятую авеню и повернула на север. Консардайн тронул другой рычажок, и непрозрачный занавес отделил нас от шофера. Тускло загорелась скрытая лампочка. В ее свете я заметил, что девушка восстановила дыхание и душевное равновесие. Она рассматривала носки своих изящных узких туфелек. Уолтер достал портсигар. Я последовал его примеру.
— Не возражаете, Ева? — заботливо спросил я.
Она не посмотрела на меня и не ответила. Уолтер с ледяным выражением лица уставился куда-то надо мной. Я закурил и сосредоточился на нашем курсе. Часы мои показывали без четверти десять.
Сквозь тщательно закрытые окна ничего не было видно. По остановкам движения я знал, что мы все еще на авеню. Затем машина начала серию поворотов и возвратов, как будто двигалась по боковым улицам. Однажды мне показалось, что она сделала полный круг. Я потерял всякое ощущение направления, что, несомненно, и было целью подобных перемещений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});