Хорошо думать о смерти в юности, когда она кажется не реальной, но когда вдруг ощущаешь ее близкое дыхание, все сразу меняется. Мария хотела бы изменить свою жизнь, убежать от близких, которые, как ей кажется, терроризируют ее своей заботой, может быть, вдалеке от них и болезнь, если о ней не напоминать ежечасно, ежесекундно, отступит. Она вымаливает у судьбы хотя бы годы, сколько не важно, но пожить еще, что-то еще сделать.
«Я в отчаянии.
Нет, ничего не поделаешь. Вот уже четыре года я лечусь у самых знаменитых докторов от воспаления гортани и мне все хуже и хуже.
Четыре дня уши были в порядке, я слышала хорошо; теперь все начинается сызнова.
И вот увидите я буду пророком.
Я умру, но не сейчас. Сейчас это положило бы конец всему, и это было бы слишком хорошо.
Я буду влачить свое существование с постоянными насморками, лихорадками и всем прочим…»
Она начинает вспоминать, про что ее спрашивал доктор, к которому она ходила всего шесть месяцев назад и находит, что теперь все эти симптомы появились. Значит, бронхи и легкие поражены.
«Три года назад в Германии один доктор на водах нашел у меня что-то в правом легком. Я очень смеялась. Потом еще в Ницце, пять лет тому назад, я чувствовала как будто боль в этом месте; я была убеждена, что это растет горб, потому что у меня были две горбатые тетки, сестры отца; и вот еще несколько месяцев назад, на вопрос, не чувствую ли я там какой-нибудь боли, я отвечала «нет». Теперь же, если я кашляю или только глубоко вздыхаю, я чувствую это место направо в спине. Все это заставляет меня думать, что может быть действительно там есть что-нибудь… Я чувствую какое-то самоудовлетворение в том, что не показываю и вида, что я больна, но все это мне совсем не нравится. Это гадкая смерть, очень медленная, четыре, пять, даже может быть десять лет». (Запись от 19 октября 1880 года.)
Она оказалась права, оставалось всего четыре года. Жизни осталось по минимуму: не пять, не десять, а только четыре года.
Три года она уже проработала в мастерской Жулиана, остается четыре. Опять наступает апатия, сомнение в своих силах. Тони Робер-Флери ее успокаивает. Он говорит, что наиболее одаренные достигали чего-нибудь только через двенадцать лет работы, что сам Бонна через семь лет работы был нечем, а он сам только на восьмом году выставился в Салоне, тогда как она уже на третий год. Но ей кажется, что Тони слишком доверяет ее силам.
«Живопись меня останавливала; пока дело шло о рисунке, я приводила профессоров в изумление; но вот два года, что я пишу: я выше среднего уровня, я это знаю, я даже выказываю удивительные способности, как говорит Тони, но мне нужно было другое. А этого нет. Я поражена этим, как сильным ударом по голове и не могу коснуться этого места даже кончиком мысли, не причиняя страшной боли. А слезы-то!
Вот что полезно для глаз! Я разбита, убита, я в странном бешенстве! Я сама раздираю себе сердце. О! Боже мой!..
Я с ума схожу, думая, что могу умереть в безвестности. Самая степень моего отчаяния показывает, что это должно случиться». (Запись от 23 декабря 1880 года.)
В это самое время, когда она чувствует в сердце такую опустошенность, она вдруг судорожно начинает искать себе применение в других сферах. Сейчас, во время отсутствия матери и Дины в Париже, ей легче сбежать из дома, куда она хочет. Ее внимание привлекают суфражистки, боровшиеся за избирательные права женщин. Суфражизм (от англ. suffrage — избирательное право, право голоса.) как движение возник в Великобритании, но ни в одной стране он не приобрел особого размаха. Каких-либо ощутимых подвижек в общественном сознании суфражистки стали добиваться лишь после первой мировой войны, да и то только в Великобритании и США. Но из суфражизма возник как явление феминизм, борьба женщин за свои права, которые рассматривались шире, чем просто избирательное право, и в таком виде феминизм существует и поныне. Так что современные феминистки могут со спокойной совестью причислить Марию Башкирцеву к лику своих первых святых.
Участницы феминистских движений происходили все сплошь из среднего класса буржуазии. Надо сказать, что другие общественные слои, не столь обеспеченные, не проявили никакого пыла по поводу женских прав: права голоса, доступа к высшему образованию, права на работу и на престижную профессию; для них существовали другие насущные проблемы, всецело поглощавшие их время, зачастую это была борьба просто за существование. Женщины же среднего класса, освобожденные служанками от домашних забот, и не столь, как аристократки, обремененные понятиями о приличиях, имели достаточно времени, чтобы заняться общественно-политической деятельностью. Но как раз француженки из либеральной буржуазии, не поспешили откликнуться на движение суфражисток и не оказали им массовой поддержки. Может быть, поэтому так жалко выглядит собрание французских суфражисток под руководством Юбертины Оклер.
В дневнике Марии Башкирцевой появляется запись, где она описывает свое посещение (и не первое) еженедельного собрания общества «Права женщин», которое организовала в Париже m-lle Оклерк, как пишется в русских изданиях дневника, на самом же деле Юбертина Оклер (Hubertine Auclert).
«Сегодня вечером мы присутствовали на еженедельных работах общества «Права женщин». Это происходит в маленькой зале m-lle Оклерк (Оклер — авт.)
Лампа на бюро налево; направо камин, на котором стоит бюст Республики, а посредине, спиной к окну, которое находится напротив двери, стол, покрытый связками бумаг и украшенный свечой, звонком и президентом, который имеет очень грязный и очень глупый вид. Налево от президента m-lle Оклерк, которая, принимаясь говорить, каждый раз опускает глаза и потирает руки. Штук двадцать старых женских типов и несколько мужчин, — все такая дрянь, какую только возможно себе представить. Это юноши с длинными волосами и невозможными прическами, которых никто не хочет слушать в кофейнях.
Мужчины кричали о пролетариате, коллективизме и измене наиболее выдающихся депутатов. M-lle Оклерк очень умна и понимает, что дело идет не о пролетариате и не о миллионерах, но о женщине вообще, которая требует подобающих ей прав. На этом бы и следовало удержать всех. Вместо этого они рассуждали о политических тонкостях». (Запись от 8 декабря 1880 года.)
В доступных мне энциклопедиях об Юбертине Оклер нет ничего, слишком мелкая фигура, поэтому воспользуемся сведениями, которые приводит в своей книге Колетт Конье:
«В 1876 году Юбертина Оклер основала общество «Права женщин». Сторонники общества распространяли петиции, устраивали уличные манифестации. В 1878 году Юбертина Оклер не была допущена на первый международный Конгресс женщин, так как подготовленная ею речь об избирательном праве показалась организаторам Конгресса слишком радикальной. В 1880 году она отказалась платить налоги, потому что ее не желали признать полноправной гражданкой общества: «У меня нет прав, а значит нет и обязанностей, я не голосую, я и не плачу». Пресса без конца иронизирует над ней. «Фигаро» задает вопрос: если избирательное право будет предоставлено женщинам, то не придется ли потом давать его и баранам. «Иллюстрасьон» замечает: «Юбертина Оклер молода и красива, и если личные разочарования толкнули ее на путь политической борьбы, она все же должна отдавать себе отчет в том, что сама физиология женщины навсегда закрывает ей путь в ту область действия, которая предоставлена исключительно мужчине».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});