«Я заберу у него все, что только можно» даже не обсуждалась. Сиринда пыталась быть остроумной блондинкой с розовой жвачкой в стиле Лолиты, но она тоже не вчера родилась. Иногда потерянное детство может лишить невинности. К тому времени, когда Сиринде исполнилось двенадцать, на самом деле ей было двадцать пять. Она могла быть неоднозначной, никому не позволяла обводить себя вокруг пальца; резкая, как автомат, и до безумия свирепая.
Настолько, что ее называли «Сиринджа»[10]. Она мне рассказывала, что в тринадцать лет ходила по пляжу Лос-Анджелеса с иголками в гетрах и продавала их наркоманам.
И что из этого выходит? Я знаю, что у меня были одержимости… но я не одержим. Но я не одержим. Но я не одержим. Но я не одержим… не уверен, что я обсессивно-компульсивен, но я точно обсессивно-импульсивен. Когда я хотел подкатить к Джоан Джетт во время гастролей с ней, то разделся догола, надел халат, тащил стул от лифта до самого конца коридора и поставил перед ее дверью. Затем снял халат, сел, раскинув ноги, позвонил в дверь и ждал ее. Когда она открыла дверь, ее челюсть свалилась на пол, и я сказал: «Я ненавижу себя за то, что люблю тебя». Она одарила меня взглядом, о котором я мечтал, и ответила этим своим бархатистым рычанием Мэй Уэст: «Я не люблю больше двадцати пяти сантиметров, дорогуша», и захлопнула дверь.
Но если говорить о всех моих всепоглощающих одержимостях, Сиринда стояла на первом месте. «Почему?» – спросите вы. Потому что она была хорошей плохой католичкой. И она играла грязно. Господи боже, думал я, как сильно я этого хочу, но она не позволяла. «Не трогай меня там, Бог видит». Ладно. «Нельзя меня там целовать, я все еще замужем. Бог видит». Ладно. «Можно мне окунуть палец в твою святую воду?» Шлеп! Видимо, нет. Народ, можете не верить, но Бог-то знает, что мы действительно не занимались любовью до тех пор, пока она официально не развелась с Дэвидом. Ожидание оправдалось сполна… и было Божественным. Потому что именно в эту ночь была зачата Миа.
Мы все еще писали Draw the Line, когда в августе 1977-го поехали на гастроли в Германию. Там был «Мадфест», который организовывали Mama Concerts. На фестиваль Jazz Bilzen в Бельгии промоутер явился в караване на лошадях, как кучер в «Дракуле», и шоу сразу же началось. За кулисами подавали жареного поросенка. И если ты хотел плеснуть в кофе сливок, то к твоему столу привязывали козу и говорили: «Дои давай, охотник». Восемьдесят тысяч людей по колено в грязи! Нам пришлось просить пожарную охрану выталкивать наш автобус из болота. Но это еще цветочки – после того как нам пообещали весь мир, нашей команде достались всего лишь кружка пива и холодные колбаски. Один из наших парней забрался в трейлер промоутера и нагадил ему на стол. Оставил ему кое-что на память. Это придало новый смысл названию фестиваля… Святые уГАДники.
И если то были цветочки, то это колбаски – у меня кончилась дурь, и Джо очень кстати сообщил, что у него тоже ничего не осталось. Такое я не раз слышал в нашей группе, и да, все в мире получить нельзя, но вы только подумайте… брат, я толкаю всю твою группу, а ты, блядь, не можешь толкнуть мне немного дури???
Фестиваль «Лорелея» был одним из худших концертов за всю мою жизнь и почти положил конец туру. Там мы впервые познакомились с немецкой аудиторией, которая в данном случае состояла наполовину из американских военных. Мы начали играть в два часа ночи. Это было на берегах Рейна – и погода была по-европейски холодной, темной и сырой. Слово Lorelei происходит от немецкого «речная муза», чье пение заманивало мужчин в смертельные сети – и слово «смертельно» отлично описывает мой голос после двухчасового пения под ледяным дождем. Я тогда начал отхаркивать кровь и чуть не потерял сознание на сцене. О, как бы мне хотелось, чтобы кто-то из команды заменил мне струны, а какая-нибудь фройляйн растирала мне шею. Я потерял голос, и нам пришлось отменить концерт в Швеции и вернуться в Лондон. Все полетело к чертям… без самолета.
Иногда на долгой и извилистой дороге, которая, казалось, длилась целую вечность, мы оказывались в какой-то глуши, в своих комнатах и не в своем уме от бесконечных дней и бессонных ночей, в окружении девушек с дырками в зубах, и мы скучали по всему американскому. И как рок-звезды, какими мы начинали себя считать, мы сами призывали к себе Штаты. Где бы мы ни были, мы посылали самолет из Чехословакии за типичными нью-йоркскими молочными коктейлями, но нас не понимали и привозили совсем не молочные коктейли. Это нечто было похоже на обезьяньи яйца, смоченные в тапиоке, из пока еще не известной страны.
На той стадии нашей карьеры мы заселялись в отели под псевдонимами. Если ты использовал настоящее имя, то еду в номер тебе будут приносить фанаты или в окно залезет какая-нибудь девка размером больше, чем вся твоя семья. Имя Aerosmith не приносило ничего, кроме головной боли и пенициллина. Но что еще можно дать группе, у которой есть все?
Поэтому мы регистрировались под названиями «Шекспировские музыканты», «Рвота», «Метатели» или, мое любимое, «Шесть ног и четыре яйца» (это я украл у Peter, Paul and Mary). Мы приезжали в Holiday Inn, и нам говорили: «Добро пожаловать, “Шекспировские музыканты”!» И мы отвечали что-то вроде: «Благодарю, сир», а потом: «Не соизволите ли вы показать нам наши покои?» (попробуйте сказать это с крэком во рту). Это было вполне очевидно, но, знаете ли, в четыре часа утра все может прокатить.
В дороге я терял не только рассудок – как, например, в Европе я однажды оставил гибралтарский камешек, который спрятал в отеле за занавеской. Я хранил его там на случай, если нас начнут шмонать, ведь тогда никто не сможет на меня ничего повесить. В отеле куча людей. Его мог оставить кто-то с прошлой ночи. Не надо валить все на американца. Во всем виноват какой-то бродячий гибралтарец.
Группа всегда останавливалась в своем любимом коттедже в отеле «Беверли-Хиллз», когда мы были в Лос-Анджелесе. Моим любимым был 12-й коттедж, потому что я знал, что там Мэрилин Монро занималась сладкой любовью с такими, как Артур Миллер, Джо Ди Маджио, президент Кеннеди и, возможно, его младший брат. Я слышал это от одного офицера, который увез доктора в ту печально известную ночь ее кончины. Этот отель был приманкой для