Читать интересную книгу За дверью - Антон Белозеров

Та робко и заискивающе улыбнулась:

— Мне показалось, что господин банкир недоволен моими излишне резкими выражениями…

— Ничего страшного, — тихо произнес человек в сером костюме. — Мы с вами, Холерия, не первый год знаем друг друга. И не первый раз разыгрываем подобные сценки.

— Но на этот-то раз вы собираетесь баллотироваться в Государственную Мысль Колоссии. Мне, признаться, даже как-то неловко осыпать вас обычной бранью.

— Все наоборот! — воскликнул седоватый боблин. — Стратегия избирательной компании строится на стабильности и уверенности нашего кандидата, противопоставленной демократической истерии. Наши потенциальные избиратели — люди старшего возраста, по-прежнему истово исповедующие Уравнительную религию. Кроме того, в Колоссии симпатии традиционно находятся на стороне тех, кого обижают, гонят и оскорбляют. Так что, прошу вас, уважаемая Холерия, не стесняйтесь в выражениях. Работайте с максимальной отдачей!

— Хорошо! — многообещающе ухмыльнулась боблинка. — Вы, господин банкир и кандидат в депутаты, сейчас услышите о себе и об уравнителях много интересного. Только, пожалуйста, без обид!

— С нетерпением ожидаю возможности насладиться вашим всегдашним красноречием, — коротко кивнул головой человек в сером костюме. — И заверяю вас, что оплачено оно будет выше вашего обычного тарифа за участие в подобных спектаклях.

Седоватый боблин широко улыбнулся:

— Ну, раз всем ясны их роли, то продолжим съемку. Пожалуйста, Холерия, с последней фразы…

Он покинул подиум, а политические актеры и ведущий телепередачи приготовились к съемке нового дубля…

Я вышел из студии, поняв, что едва ли услышу здесь еще что-нибудь интересное или полезное для себя. Больше в студии я не заглядывал и без остановок прошел по длинному коридору Трупкинского телецентра. В конце коридора находилась широкая лестница, перед которой располагался еще один пост охраны. Наверх пропускали только тех сотрудников телецентра, которые предъявляли специальные пропуска.

Мне, разумеется, никакого документа не требовалось. Я поднялся на один этаж вверх и оказался в просторном вестибюле, от которого в четыре стороны расходились коридоры, устланные мягкими ковровыми дорожками. По ним бесшумными тенями передвигались немногочисленные люди и боблины с кожаными портфелями в руках и с чрезвычайно важными и значительными выражениями на лицах.

Я не стал обращаться за помощью и сам без особого труда отыскал кабинет под номером сто сорок семь. Деревянная дверь была заперта. Но я знал, что в кабинете в данный момент находятся три человека — один мужчина лет тридцати-тридцати пяти и две молодые женщины лет двадцати. Мужчиной, без всякого сомнения, являлся Прогнутий Проскочеев, а женщины были либо его секретаршами, либо младшими редакторами. Я пришел вовремя — Прогнутий уже перестал заниматься с женщинами тем, чем обычно занимается мужчина-руководитель со своими молодыми сотрудницами. Все трое надевали одежду, женщины приводили в порядок прически и макияж.

Я открыл дверь в кабинет и сразу же создал майю, вырвав Прогнутия Проскочеева и его любовниц из реальности. Женщины меня не интересовали, поэтому я затормозил их субъективное время. А вот восприятие Проскочеева я ускорил, чтобы уложить предстоящий разговор в несколько секунд. В майе я поместил его в центр бескрайней пылающей равнины, а себя изобразил в виде человекообразного сгустка пламени. Я рассчитывал но то, что Проскочеев придет в ужас, но его реакция оказалась какой-то вялой и почти равнодушной.

Объяснение этому я получил из первой же произнесенной Проскочеевым фразы:

— Ну вот, бабы и наркотики меня все-таки доконали…

Обострив свое магическое восприятие, я обнаружил на столе, на воротнике и на ноздрях Проскочеева мельчайшие крупинки белого порошка. Женщины также нанюхались этой дряни, потому-то для создания и поддержания майи мне почти не приходилось прикладывать усилий — сознание людей и без того было ослаблено и замутнено.

— Это ад? — спросил у меня (вернее, у моего огненного образа) Проскочеев.

— Это хуже, чем ад, — грозно произнес я.

— Все правильно, — поник головой Проскочеев. — Я его заслужил.

— Ты признаешься в этом так легко?

— Я смелый человек и привык открыто смотреть в лицо правды. Я жил так, как будто ада нет. Если же он есть… Что же, тем хуже для меня.

— У тебя еще есть шанс получить прощение. Расскажи мне все, покайся, и твое наказание будет значительно смягчено.

Проскочеев хмыкнул:

— Как будто ты сам не знаешь все мои грехи.

— Одно дело знать, другое — услышать твое покаяние. Ответь мне, что ТЫ САМ считаешь своими грехами?

— Я не собираюсь оправдываться и молить о прощении. Я сознательно совершал все свои поступки и готов понести за них наказание.

— Ты слишком горд. Но здесь не то место, где ты можешь демонстрировать свою храбрость! — В подтверждение своих слов я взметнул языки пламени вокруг Проскочеева и заставил его почувствовать их испепеляющий жар. — Говори и не заставляй меня дважды повторять приказы!

— Ну, хорошо, хорошо! — в течение всего нескольких мгновений Прогнутий из самоуверенного гордеца преобразился в угодливого приспособленца. Сразу было видно, что подобные превращения он проделывал не раз. — С чего начинать?

— Начни с того времени, когда ты сознательно начал совершать греховные деяния.

— Это значит — с самого детства?

— Давай с детства! — разрешил я и, подумав, быстро добавил: — Только коротко!

— Не в порядке оправдания, а только для объяснения побудительных причин моего грехопадения я считаю нужным напомнить, что я родился в маленьком провинциальном городке в семье самых обычных колоссиян. Мой отец был простым мелким служащим, мать — врачом. Денег в семье постоянно не хватало. Не могу сказать, что жили мы в нищете, но, в сравнении с другими моими сверстниками, я постоянно чувствовал себя ущербным и обделенным. Дети артистов становились артистами, дети писателей — писателями, дети политиков — политиками. Я же родился на таком социальном уровне, откуда практически невозможно было пробиться наверх. Ведь там, наверху, все места уже были заняты или заранее распределены между детьми высокопоставленных чиновников и известных деятелей. Какая же судьба была уготована талантливым людям вроде меня, не имевшим ни родственных связей в верхах, ни влиятельных знакомых? Прозябать в безвестности? Спиваться? Довольствоваться крохами объедков с барских столов? Я не желал с этим мириться! Возможность чего-то достичь в этой жизни существовала. Но для этого надо было выдавить из себя совесть, честь и достоинство.

— Я понял тебя. Ты рано начал понимать, насколько этот мир несправедлив, и у тебя было два пути: либо сражаться с этим миром, либо бороться за высокое положение в этом мире. И ты выбрал второе.

— Да, таков был мой выбор. Я решил, что не стоит прогибаться под этот проклятый мир, пусть лучше он прогнется под меня. В довольно юном возрасте я понял, что честность и порядочность не приносят ни дохода, ни уважения. Но в то же время я видел, что наибольшим почетом пользуются те, кто лжет, предает и прокладывает дорогу наверх по чужим трупам. И я сознательно выбрал для себя этот путь. Сразу по окончании школы я отправился в столицу — в Мураву. Благодаря своим способностям я без особых усилий поступил в один из технических институтов. Но не образование было моей целью! В Мураве я искал способы познакомиться с теми, кем мог воспользоваться для достижения своих целей: с детьми обличенных властью политиков и деятелей искусства. Моя юность пришлась на последние годы правления Уравнительной церкви — время всеобщего дефицита. И я занялся мелкими спекуляциями. У иностранцев на колосские сувениры я выменивал жевательную резинку, тряпки и напитки. Затем импортные товары я продавал колоссцам, которые были без ума от всего заграничного и готовы были выложить последние дурбли за какую-нибудь дрянь в яркой упаковке с иностранными буквами. Я завел полезные знакомства и в гостиницах, и на рынках, и в криминальном мире. Я познал всю тайную ночную столичную жизнь. Из институтского общежития я переехал в квартиру в центре Муравы. Правда, квартира была съемная, но в нее я мог приглашать своих клиентов по обменно-торговым операциям. Среди моих знакомых появились дети режиссеров, художников, писателей. Моя квартира стала чем-то вроде модного клуба, где можно было встретиться, поболтать о моде, посмотреть официально запрещенный фильм, выпить хренцузского шампуньского или империканского вписки. Мои дела уверенно шли в гору… Но… Я упустил из вида, что в Колоссии есть организация, которой известно все обо всех. И вот в один прекрасный вечер — почему прекрасный, вы, конечно, знаете — прямо возле подъезда моего дома ко мне подошли двое людей в штатском и усадили в черную машину.