Читать интересную книгу Кошачья свара. Мадрид, 1936 - Эдуардо Мендоса

Он сделал паузу, чтобы прикурить, и обвел лукавыми полузакрытыми глазками своих почтительных слушателей. Затем бодро продолжил.

- Многие думают, что мы находимся сейчас в такой же ситуации. Неисправимая ошибка уже совершена, из лука уже вырвалась стрела; нам остается только ждать, что наши собственные собаки разорвут нас в клочья. Мне хотелось бы думать иначе. Скажу вам больше. Я думаю, что стрела, которая может нас убить - это всеобщее пораженчество. Никогда в Испании не было такого повсеместного согласия, как сегодня. Единодушного мнения, что мы движемся к катастрофе. Я спрашиваю себя, один ли я с этим не согласен, и сам же отвечаю, что не один. Выборы месяц назад это показали, а во время предвыборной кампании у нас была возможность понять чувства всего общества.

Энтони, погрузившийся в свои собственные раздумья, не обратил внимания на эти слова, но дон Мануэль Асанья был прав: под предлогом предвыборной кампании он провел несколько многотысячных митингов. Несмотря на недостаток личной привлекательности и славу интеллектуала, несмотря на многие годы разрушительной политической борьбы, во время которых он и его партия совершали грубейшие ошибки; несмотря на то, что его демонизировали правые и осмеивали левыми, народ за него проголосовал, и массы восторженно его приветствовали, потому что видели в Асанье последнюю надежду на согласие и примирение.

На последнем митинге, проведенном на окраине Мадрида, в труднодоступном месте, при холодной погоде и бойкоте со стороны правительства, присутствовало полмиллиона человек. Потому что его идеология была проста: укрепить Республику, не пустить на ветер уже достигнутое, не давать проблемам страны разрастаться и не ухудшать и без того трудную жизнь людей. Для достижения этой цели Асанья рассчитывал на широкую поддержку со стороны парламента и подавляющего большинства испанцев, хотя, и он прекрасно это понимал, даже большинство мало ему помогло бы против пистолетов, и еще меньше против пушек.

Тем не менее, он сохранял надежду на торжество здравого смысла, инстинкта самосохранения испанской нации. Он также верил, поскольку видел рождение и развитие Республики и знал ее изнутри, что в сущности никто не хотел оказаться в том положении, в котором они оказались.

Что касается социалистов, неумолимое обветшание избирательной системы и политического управления заставили их занять еще более радикальную позицию, чтобы воспрепятствовать переходу рабочих из Всеобщего союза трудящихся в Национальную конфедерацию труда, где анархисты поддерживали чистоту принципов благодаря отказу от всякого соглашательства и постоянно упражняясь в безответственности. Таким образом, ведомые революционными рассуждениями, которые, по мнению Асаньи, были сплошным легкомыслием, социалисты чувствовали себя обязанными захватить власть подобно большевикам в России. Они резко отклоняли любые формы компромисса, заявляя, не без причины, о жестоких репрессиях, которым подвергся рабочий класс как со стороны монархии, так и со стороны Республики. Но не сегодняшний день это решение являлось чистым самоубийством.

В этом смысле правые мыслили более здраво: они защищали интересы меньшинства и поэтому не были в состоянии угодить раздраженной толпе, которая требовала немедленных и осязаемых результатов. Правые могли подождать, потому что их не подгонял голод, и прибегли бы к вооруженному восстанию только при отсутствии другого выхода. Экстремистские группы правых, такие как традиционалисты и те самые фашисты из Фаланги, были просто зверюшками, которых хозяева держали на коротком поводке жадности. Что же касается армии, Асанья держал руку на пульсе; не зря же он был военным министром при первом республиканском правительстве.

Вопреки наиболее распространенному мнению, Асанья верил, что военные не хотели покончить с Республикой, которая в сущности принадлежала и им также. Когда они могли защитить монархию, о возвращении которой теперь говорили исключительно в шутку, они не пошевелили и пальцем, как сейчас они бы не сделали ничего для разрушения Республики. Если оставить в стороне военных из Африки, которые внушали истинных страх, все остальные погрязли в некомпетентности, лени и иерархической путанице. Испанская армия в то время была дряхлой, апатичной, неуправляемой организацией без материальных средств и без морали, которая сыграла трагическую роль на Кубе и Филиппинах в 1898 году, а затем, чтобы спасти свое достоинство в глазах страны и собственных глазах, взяла на себя роль арбитра в испанской политике. Тем не менее, положение военных было непрочно, и в условиях беспорядка процветали наиболее ловкие.

- А картина не могла принадлежать Мартинесу де Масо? - спросил он.

Энтони Уайтлендс был признателен за эту возможность и приготовился изложить свои доводы. На что министр внутренних дел проворчал от имени своих коллег:

- Нам разве не стоит сосредоточить внимание на делах более насущных и безотлагательных?

Председатель Совета министров доброжелательно ответил:

- Уважаемый Амос, у нас будет время для всего... или ни для чего. Сейчас эта картина меня ужасно интересует. Хосе-Антонио Примо де Ривера - постоянный гость в доме, где она находится, и там же слоняются некоторые генералы-заговорщики. Мутный владелец галереи, который запустил сделку по продаже, убит в пустой квартире, принадлежащей швейцарской компании-импортеру, прямо перед тем, как открыть секрет сеньору Уайтлендсу, за которым он последовал из Лондона по неизвестным причинам. Британское посольство настолько интересуется этим делом, что доводит его до сведения своей разведки, и та приносит им крупную рыбу. И именно сегодня убили агента службы госбезопасности, которого, кстати, последний раз видели в доме герцога де ла Игуалады в день собрания заговорщиков. Это может быть просто стечением обстоятельств, конечно, но если нет, то эта картина оказывает такое пагубное влияние, которое не снилось даже Тутанхамону.

- В таком случае, - настаивал Амос Сальвадор, министр внутренних дел, - не лучше ли взять быка за рога? Я прямо сейчас добуду судебное распоряжение, и мы конфискуем картину. А дальше будет видно.

Воодушевленный четкостью предложения, подполковник Марранон вскочил, чтобы дать соответствующие приказы. Асанья сделал ему знак сесть обратно.

- Признаю, эта идея приходила мне в голову и кажется соблазнительной по ряду причин, - произнес он. - Для начала, я очень хочу увидеть картину. И если это правда Веласкес, я был бы очень рад достать ее из подвала и подарить музею Прадо. Но мы не можем преступать границы закона. В такие времена мы должны быть особенно аккуратными. Нам известно, что дон Альваро дель Валье не совершил никакого преступления. Не является преступлением ни обладание ценной картиной, ни обсуждение с согражданами любых политических тенденций. Усилим наблюдение, и если они попытаются вывезти картину из страны или же нам удастся вменить им в вину какое бы то ни было нарушение, мы их арестуем. До этого же времени мы связаны по рукам и ногам.

- Но они убили одного из моих людей, господин президент, - попытался воззвать к нему подполковник.

- Это несчастье всех нас касается, - ответил Асанья, - а меня вдвойне, как гражданина и как главу правительства. Каждая насильственная смерть - это шаг в сторону пропасти. Если мы не остановим колесо, то скоро уже не будет пути назад. Но сказанное о картине также относится и к убийству. Мы начнем его расследование, и пусть виновные почувствуют на себе всю тяжесть закона, это всё. Это будет непростым делом. Да, как нам только что сказал сеньор Уайтлендс, капитан опознал заговорщиков, они и есть первые подозреваемые, но очевидно, что все улики уничтожены. Тот факт, что тело было обнаружено на пустыре, исключает версию случайной смерти в уличной ссоре. Но мы также не можем действовать на основании предположений, и тем более против собственных генералов на действительной службе, которые во время этих событий официально находились во многих километрах от Мадрида. Как бы то ни было, заговор, похоже, дошел до своей финальной стадии. Но я настаиваю на том, что мы не можем забыть смерть этого Педро Тичера. И он, и капитан Коскольюела внимательно следили за сеньором Уайтлендсом. Возможно, от нас ускользает какая-то связь.

Он замолчал, прикурил сигарету и сверился с часами. Время было позднее. Это заставило его осознать, как же он устал. Остальные тоже были бледны и с темными кругами под глазами. Он вздохнул и продолжил.

- Господа, как я только что сказал, мы находимся на краю пропасти. Сейчас никто не решится двигаться дальше. Но чтобы повергнуть страну в пучину бедствий хватит и малейшего толчка. И я убежден, что этот толчок, если он случится, будет последствием незначительного в историческом плане события, чего-то, что будущие поколения сочтут курьезным, им придется его преувеличивать, чтобы понять, почему страна погрузилась в братоубийственную войну, которой могла избежать. И эта картина не выходит у меня из головы, черт возьми.