готово объявление о розыске Хуана Неруньи, изменника Родины, с фотографией Непомусено Виньяса. А когда петухи пропоют, объявление должно быть расклеено на каждом доме и каждом заборе.
Жажда, голод, жара, усталость, дурные сны, я твой, сжалься надо мной, перенеси жизнь через долину смерти. Толин спал и видел сон. Ноги его были воспалены, губы стали каменными, язык, забинтованный туго, как египетская мумия, лежал неподвижно внутри соляного саркофага. Гигантская пчела просунула свой хоботок ему между губ, излив струю кипящего меда. Вспышка: с неба спускается тысяча ангелов в желтых туниках, насаженные на острие. Сейчас их поджарят. Но ураган рассеивает их, опаленных, ощипанных. Какой-то мертвец ударяет его по лицу; Толин пережевывает и глотает это мясо, мягкое, нежное, сладкое, словно у канарейки. Канарейки? Он ест канарейку? Изжаренную? О ужас! Нет, он не каменный… Он откроет глаза…
И Толин проснулся. Пыль и гной не давали векам разлепиться. Протирая глаза, он понял, что во рту что-то есть… Мясо! Он проснулся и жует то самое, мягкое, нежное, сладкое. Неееет!
Все спали. Кучи наваленных камней и кактусов давали какую-никакую тень. Один Га, присев на корточки, жарил что-то на вертеле. Вокруг него расстилался ковер из желтых перьев. Онемевший Толин в отчаянии сунул палец ему в рот, измазавшись кровью и чем-то еще. Пока все отдыхали, это чудовище напоило Толина кровью его кенаров!.. Но ведь он не мог прикончить всех! Их были сотни! Тысячи! Где остальные? Заревев, Толин бросился на толстяка с намерением его задушить.
Все повскакивали на ноги. Оказалось, что Толин приготовил восемнадцать вертелов, по пять птиц на каждом: итого девяносто. Толин бессильно извивался, придавленный коленом гиганта, завывая, стеная, охая, сыпля ругательствами: выродок, каннибал, предатель, ходячее брюхо, ублюдок, гнусный убийца! Га невозмутимо закончил свое дело и гордо обвел взглядом товарищей. Затем протянул им лист агавы, где помещался добрый литр крови, и приступил к пожиранию своей порции мяса, жадно чавкая. Зум, истекая слюной, проговорил как можно более невинным тоном:
— Старинная мудрость гласит: «Если совершил грех, по крайней мере, умей им наслаждаться». Наш друг, без всякого сомнения, ранил сострадательное сердце Толина. Но поскольку грех уже свершился, давайте же приступим к поеданию этих превосходных птиц, которые, судя по золотистому цвету и. мммм. по запаху. уже готовы.
Поток слюны едва не помешал Зуму закончить речь. Приняв из рук Га свою долю, он с иезуитскими вздохами сожрал все до последнего кусочка. Не обращая внимания на дергающегося Толина, остальные последовали его примеру. Крови пришлось по четыре глотка на каждого. По окончании пира Га отпустил несчастного. Издавая свист и трели, тот помчался прочь. Но ни один кенар не показывался даже вдали. Исчезли навсегда?.. Как же иначе?! Он, Толин, ставший для своих подопечных живым домом, теперь питается их плотью! Крестообразно раскинув руки, Толин застыл в неподвижности. Солнце иссушит его, стоящего здесь, и может быть, когда все уляжется, он снова станет насестом для пернатых.
— Приятель, ты получишь солнечный удар. Придется нести тебя на носилках, а это — лишнее время в пути. А нам нужно скорее попасть в Редуксьон, если мы хотим спасти свою шкуру.
Так пытался убедить его Лебатон. Бесполезно. Толин стоял под изнуряющим солнцем, нечувствительный к доводам.
— Во имя всех нас я не прошу, а приказываю. Не время давать волю чувствам. Сними штаны, которых нет, и размахивай ими перед быком. Считаю до трех: раз, два, два с половиной, два и три четверти…
Загорра могла бы дойти до двух и девятисот девяносто девяти тысячных. Толин оставался неподвижен. Внезапно Га ударил его с такой силой, что тот полетел носом в песок, и стал осыпать пинками. Учитывая размер ноги колосса, каждый пинок мог сойти за два. Пришлось всем навалиться, чтобы оторвать Га от скрипача, рыдавшего, как ребенок.
— Оставь в покое кенаров, идиот! Они ведь не подушки на твоем диване. Они успели полетать над скалами и ущельями, закалили свои крылья, научились ловить червей, есть семена, добывать пищу из муравейников. Птицы оставались с тобой только из жалости: они стали хищниками, способными расклевать брюхо кондору! А ты ведешь себя, как принцесса, ни разу не выходившая из своей спальни. Да, я зажарил девяносто кенаров, чтобы освободить остальных! Научись жить как все! Ты можешь!
Избитый Толин не знал, что делать. Тут прилетела стая кенаров, повторявшая очертания человеческого тела, и, облетев три раза отряд, приняла форму птицы. Тысячи желтых комочков, словно направляемые единой волей, заставили гигантского кенара расправить крылья и махать ими. Потом, вытянувшись в линию, исчезли за горизонтом. Толин все понял. Им больше не нужен хозяин. Скоро в горах поселятся миллионы диких канареек. Что ж, тем лучше. Птицы принесут плоды, из плодов получатся цветы, из цветов — листья, из листьев — ветки, из веток — стволы, из стволов — корни, из корней — плодородная земля, усыпанная семенами… Он поднял лист агавы и выпил свою порцию крови.
Видно было, что бревну осталось плыть недолго. Как только миллионы литров красной жидкости устремились в долину, увлекая с собой Сепеду и Атриля, наводнение прекратилось. Они оказались среди огромного сада, где цвели неимоверных размеров фиалки. Цветочный аромат очистил воздух на многие километры вокруг; лепестки, пронзаемые солнечными лучами, отбрасывали удивительные пурпурнолиловые тени. Пес носился, валялся на траве, принюхивался, дружелюбно полаивал на цветы, плясал, окруженный тучами пчел и бабочек. В ветвях деревьев — разноцветные вспышки — пели тысячи кенаров. Капитан вспомнил, как недавно был собакой. Побежать следом за Атрилем, мять траву, пить росу, кувыркаться, остаться здесь навсегда! Да, он жил до сих пор, заткнув нос, не ведая, что каждая вещь пропитана особым запахом, что, смешиваясь, они образуют сложные сочетания, что есть магнетические силы, подземные течения, прозрачные, сладострастные щупальца. Камни подают голос, песни птиц — особое наречие, все вокруг — хор, меняющийся с течением суток. Спасибо тебе, дон Атриль, за науку: лучше быть псом, чем карабинером! И капитан позабыл, для чего и почему он пришел сюда. Зеленые форменные брюки стали неотличимы от травы. В святом умиротворении он присоединился к сиесте, длившейся уже миллионы лет.
Но вот Атриль издал жалобный вой, поднял переднюю лапу и закаменел. Нет! Что за опасность может подстерегать их в этом благословенном саду?
Оглушительный рев заполнил воздух, и тринадцать вертолетов заслонили собой солнце. Прятаться уже поздно! Попайчик присел на корточки, поднял вверх руку, попытался остановить биение сердца, перестать думать, сделаться деревом, — но безуспешно. Старый солдат, сидевший внутри капитана, наставил на него указательный палец,