– Джаррет, – снова прошептала она. – Солдаты ошибаются. Я вовсе не замечательная женщина, а самая обыкновенная трусиха.
Он крепко обнял ее.
– Я вполне согласен с солдатами. Ты рисковала собой ради спасения детей. Что это, если не высшая храбрость?
– О, Джаррет! Что тут особенного? Каждая женщина на моем месте поступила бы точно так же. Видел бы ты это озверевшее чудовище!
Он приподнялся на локте, посмотрел на нее.
– Нет, Тара, далеко не каждая. Ты заблуждаешься, как заблуждалась и в том, что все индейцы опасны.
– Но я никогда в жизни не видела ни одного семинола.
– Не смущайся, Тара. Ты не словом, а делом доказала, что считаешь индейцев такими же людьми, как мы все. За это я благодарен тебе и горжусь тобой… Да, горжусь, и не думай, будто что-то, связанное с твоей семьей или с тобой, может изменить мое мнение… Ты замечательная женщина. Моя женщина…
Он нежно коснулся пальцами ее щеки.
Тара, всхлипнув, покрыла поцелуями его ладонь.
Джаррет уклонился от близости, желая, чтобы Тара отдохнула. Его до сих пор ужасала мысль о том, что еще несколько мгновений, и спасти ее было бы невозможно. Тара не знала этого, но вид синих пятен у нее на шее каждый раз возбуждал в нем ненависть к мертвецу. И этого негодяя Тара пыталась после всего избавить от смерти!
Появившись вовремя, Оцеола совершил справедливое возмездие.
Огонь в очаге горел уже не так ярко, но Тара никак не могла уснуть. То, что произошло за эти часы в ее жизни, казалось Таре чем-то очень хорошим, несмотря на все пережитые страхи.
Она повернулась к Джаррету, зная, что он тоже не спит, и при тусклом свете затухающих углей всмотрелась в него. Он лежал неподвижно и ровно дышал, но Тара догадывалась, что в нем кипит страсть.
Она начала расстегивать пуговицы сорочки Джаррета, лаская его грудь, живот.
– Тара, – пробормотал он, – спи.
– Ты нужен мне, – прошептала она.
Поднявшись с постели, Тара разделась. Рассыпавшиеся золотистые волосы наполовину закрыли ее обнаженное тело, высокую округлую грудь, набухшие соски.
Когда она взглянула на огонь, Джаррет увидел, что в ее глазах сверкнули слезы. Тара опустилась рядом с ним на колени, накрыв его лицо своими волосами, прильнула к губам Джаррета и положила ладонь туда, где вздулись его штаны.
– Что случилось? – спросил Джаррет. – Отчего ты плачешь?
– Ты не хочешь меня?
– Проклятие! Тара… С чего ты взяла, что не хочу? Но мне нужно знать, что у тебя на уме.
– Это совсем не на уме…
– Так что же? В чем дело?
– Дело в том, что я… я люблю тебя! Очень люблю… Так, что мне даже страшно. А ты… просто дурень, Джаррет Маккензи.
Охваченный неистовой радостью, он молчал, ибо так долго ждал этого признания, так мечтал о нем! Она любит его!
Все это время Джаррет считал, что Тара только благодарна ему, поскольку он спас ее, помог в трудную минуту. Теперь же понял: все совсем иначе – это она спасла его!
Молчание Джаррета испугало ее.
– Я не должна была ничего говорить тебе! – Тара отодвинулась от него. – Джаррет Маккензи! Если тебе нечего сказать, отпусти меня, и я уйду куда глаза глядят!
Что она говорит? Отпустить? Никогда в жизни! Он нашел ее руки, сжал их.
– Я много хочу сказать тебе.
Тара успокоилась, затихла. Его находка. Его беглянка.
– О чем? – прошептала она. – О чем сказать?
– Что дуреха – ты, а вовсе не я!
– Я?
– Конечно. Как ты могла…
– Джаррет Маккензи, – перебила она. – Я, может, и дура, но не настолько, чтобы не понять: в тебе до сих пор жива любовь к Лайзе. И это естественно. И хорошо для меня. Ведь если бы ты перестал горевать о ней, то уж наверняка давно бы женился самым обычным путем на какой-нибудь девушке. Нас же соединил случай, то есть сама судьба.
– Ты все сказала? Теперь выслушай меня. Да, я любил и люблю Лайзу. У меня в сердце навсегда сохранится эта любовь. Перед тем как встретить тебя, я был погружен в пучину горя и жалости к себе, но ты вырвала меня из этой бездны. И тому, что происходит между нами, не помешает никто – ни живые, ни мертвые!
– Роберт посоветовал тебе жениться. Причем в шутку. Чуть ли не на пари.
– Никто на свете не убедит меня сделать ничего против моей воли! – горячо возразил он. – Ни мужчина, ни женщина. Я женился, потому что хотел тебя до безумия!.. Да-да, с того самого момента, как увидел у входа в таверну. Никогда в жизни я не испытывал такого ни к одной женщине, никогда не любил так, как тебя, Тара… Даже мое чувство к Лайзе было иным. Не таким бурным, гораздо мягче, спокойнее, разумнее. Я всегда буду помнить о Лайзе, любить ее. Но моя душа уже безраздельно принадлежит тебе.
Тара притихла, почти перестала дышать.
– Я сказал достаточно?
Наверное, это было так, потому что, радостно вскрикнув, она порывисто обняла его.
Ее губы обжигали его рот, шею, грудь. Лоно ее было жарким и влажным, и Джаррет, напрочь забыв о том, что Таре необходим отдых после всего пережитого накануне, утолил голод их взаимной страсти…
Так бурно она никогда еще не проявляла чувства. Тара вела себя, как дикая кошка, и вместе с тем, как настоящая женщина, не только наслаждающаяся его любовью, но и доставляющая наслаждение ему.
Удивленный тем, что она так быстро довела его до высшей точки наслаждения, Джаррет вскоре решил взять реванш, и Тара, застонав, унеслась в страну блаженства.
– Я люблю тебя, Джаррет, – повторяла она вновь и вновь. – О Боже, как я люблю тебя!
– И я – тебя, – отвечал он.
Слова тонули в ласках. Ласки – в словах.
Пламя в очаге подернулось синевой и едва мерцало, когда они наконец уснули, так и не разжав объятий.
Таре было тягостно расставаться с новыми родственниками, которые уходили с насиженных мест в неведомые дали. Она не знала, что сказать им: «до свидания» или «прощайте».
Мэри держалась на удивление спокойно, Наоми проявляла решимость и твердость, Джеймс, возглавлявший исход племени, был немногословен. Он и Джаррет крепко обнялись.
– Ты всегда сумеешь найти меня, – сказал Джеймс брату.
– А ты – меня, – отвечал тот.
Джеймс кивнул, подошел к Таре и расцеловал в обе щеки.
– Мы в вечном долгу у тебя, сестрица, за наших девочек.
Она вспыхнула.
– Джеймс, не говори так!
Он вскочил на коня.
– Мы любим тебя, Белая Тигрица!
Тара улыбнулась.
– Так назвал меня Оцеола. И я люблю всех вас!..
Селение опустело. Ни один очаг уже не теплился, над крышами не вился дым. От костра посреди площади осталось лишь пепелище.
Тара едва сдержала слезы, когда последний индейский всадник, последний фургон с детьми и домашним скарбом исчезли в зарослях.
Они с Джарретом молча ехали в «Симаррон».