сдержать усмешку. Чёрт подери, парень не промах. Далеко пойдёт.
– Думаю, вы с мамой часто будете приезжать к нам с Мишей в гости.
– Очень часто?
– Это как мама решит.
Когда он опять укатил в коридор, Настя уже не смотрела на меня так разгневанно. Она вообще не смотрела на меня. Присев на край стола, она сложила ладони на коленях.
– Мы будем приезжать, – она подняла взгляд, и я утонул в лазурной синеве её глаз. – И к тебе, и к Мише. И… Я скажу ему, что ты его отец, – она тихо вздохнула. – Я уже несколько дней пытаюсь сказать, но это не так просто, как ты думаешь.
– Я и не думаю, что просто, – я дотронулся до её подбородка, приподнял голову. – Знаю, что непросто.
Отвернуться она не пыталась – смотрела на меня. Я погладил большим пальцем её подбородок, грустно улыбнулся. Нет, это не постскриптум нашей истории. Это признание: я всё ещё люблю её и буду любить всегда, что бы ни случилось в этой грёбаной жизни.
Настя
Сев в машину, я сжала папку с документами. Руки замёрзли так, что пальцев я не чувствовала. На улице потеплело, а ощущение было, что я промчалась на машине времени: когда мы заходили в подъезд, была осень, а теперь настала лютая зима.
– Мам, почему ты плачешь? – Никита потянул меня за руку. – Мамочка… Всё ведь хорошо.
– Хорошо, – подтвердила я, вытерев слёзы. Я даже не заметила, как они навернулись на глаза. – Отвезите нас в сад, – попросила я водителя. – Потом я поеду на каток.
Конечно, Женя не спрашивал, нужна ли мне машина. Сказал, что нас с сыном отвезут, а сам остался в квартире. Зачем, не спросила уже я. Кое-как оторвав Никитку от бомбической, как он выразился, игрушки, я вывела его на улицу. Нырнула в тёплый салон и… И рассыпалась на части. Именно этого я и хотела. Да, будь Воронцов неладен, этого! Так что же со мной?
Хотелось скомкать бумаги и вышвырнуть в окно. Схватить Женю за воротник пиджака и закричать, что всё должно быть не так! Что это неправильно! И уродливое прошлое у нас неправильное, и настоящее. И что раз он придумал эту машину времени, которая приволокла меня из осени в лютую зиму, пусть придумает такую, которая вернёт нас назад и поможет исправить ошибки.
– Когда мы к Мише поедем? – спросил сын с несвойственной ему осторожностью. Чувствовал, как мне плохо, и не знал, что тому причина. Если бы я только знала сама!
– К Мише… Как только врачи разрешат ему играть, – сказала я и всхлипнула.
Перехватила взгляд водителя в зеркале и вцепилась в папку, словно она была спасительной соломинкой.
– А к дяде Жене в гости?
– Он же тебе не нравится.
– Почему не нравится? – сразу же набычился сын. – Он противный и дурак, но он мне не не нравится. С ним прикольно. И он не скучный. И ещё у него много места, где можно покататься. Он мне разрешил.
Слушая сына, я не сводила с него глаз. Его отец противный дурак. Нет, его отец мерзкий негодяй, и это ещё слишком мягко. Но…
– Когда-нибудь поедем, – пообещала я и, притянув к себе сына, крепко обняла. Он заёрзал у меня в руках. Я обняла сильнее.
Я никак не могла унять дрожь. Зачем он всучил мне эти бумаги?! Это же не в его правилах! Это я хотела свободы, я хотела развода, я, будь он неладен! А он запретил мне уходить! Так что?! Неужели Никитка так и останется единственным хорошим, что мы смогли сделать в этой жизни?!
***
Когда я, переодевшись, появилась на катке, Вероника не удивилась. Только посмотрела с неодобрением. Как я ни пыталась скрыть следы слёз, от неё не укрылись ни моё настроение, ни припухшие глаза.
– Как видишь, я приехала, – сказала я ровно, подъехав к ней.
– Вижу, – отозвалась она.
На этом разговор кончился. Подготовка к очередному старту была в разгаре. Пусть предстоявшие соревнования не были столь значимыми, как те, что проходили в Сызрани, различий я не делала. На каждый старт мои воспитанники должны были выходить так, словно это самый важный старт в их карьере. Это я повторяла с первого года обучения: спорт не прощает слабостей и не даёт поблажек. Не имеет значения, кто твой соперник, главное – кто ты. Что мне не нравилось, так это появившиеся вдруг перешёптывания за спиной. Женя перевернул мою жизнь с ног на голову. Быть тренером по фигурному катанию – одно, а быть при этом ещё и женой мэра столицы – другое.
– Ногу тяни, – прикрикнула я на одну из девочек. – Маша! Это ещё что за загогулина?
– Меня кошка поцарапала, – пожаловалась девочка. – Ботинок трёт.
– Была у врача?
Она отрицательно мотнула головой. Я открыла бортик и показала на выход.
– Когда вернёшься, чтобы я не слышала про царапины. У тебя что, рана до кости? Или тебе кошка ногу сломала?
– Нет. Просто поцарапала.
Судя по виноватому взгляду, ученица и сама поняла, что аргумент так себе. Кошка ногу поцарапала… Что мне тогда делать с расцарапанным сердцем и неразберихой в собственных чувствах?
– Маша, – остановила я её, – у тебя старт через две недели. Ты – спортсменка. Ты понимаешь, о чём я?
– Понимаю, Анастасия Сергеевна, – она расправила худенькие плечики. – Надо пластырь наклеить, и всё будет хорошо. Я обещаю, что выступлю на соревнованиях так, что вы будете мной гордиться. Я каждый раз буду выступать так, что вы будете мной гордиться. И потом… – она перевела дыхание и сказала уже тихо: – Потом мы поедем с вами на Олимпиаду. Это моя мечта, вы же знаете. А царапина… – она сморщила нос и, откатившись, повторила элемент, за который я её только что отругала. Приняла красивую позу и вытянула ногу. Повернулась и улыбнулась, а потом опять подъехала ко мне.
– Спасибо, что не выгнали меня в прошлом году, когда я…
– Иди уже, – я махнула на проход между трибун.
Проводила её взглядом и посмотрела на лёд. Стала бы я тренером, если бы моя собственная Олимпиада состоялась? Что было бы, если бы жизнь сложилась иначе? Понимая, что ответов на эти