Читать интересную книгу Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник - Тобайас Смоллет

Клинкер видел его успехи и сетовал втихомолку. Попытался было он увещаниями своими открыть ей глаза, но, убедившись, что никакой пользы от этого нет, прибегнул к молитве. В Ньюкасле он провожал мисс Табби на собрание методистов, а тем временем его соперник повел мисс Дженкинс в театр.

Даттон надел шелковый кафтан, сшитый в Париже для прежнего его хозяина, и нелепый яркий жилет из потускневшей парчи; волосы он убрал в громадный кошелек, надел большой солитер, а на боку у него болталась длинная шпага. Леди была в воздушном наряде из полинявшего люстрина с выстиранным газом и уже третий раз подкрашенными лентами; но примечательнее всего была ее прическа, которая, подобно пирамиде, возвышалась надо лбом на семь дюймов, а лицо от глаз до подбородка было подмазано и усеяно мушками. Да и кавалер ее не пожалел ни румян, ни белил, чтобы улучшить цвет лица, природой ему данный.

В таком уборе прошествовали они по Хай-стрит и добрались до театра, не потерпев ущерба, так как их приняли за комедиантов, уже разодевшихся для представления. Но когда они возвращались домой, было еще светло, а народ к тому времени узнал, кто они такие и каково их положение, и всю дорогу их провожали свистом и гиканьем, мисс Дженкинс забрызгали грязью и оскорбили позорной кличкой «размалеванная Иезавель», так что от страха и стыда она впала в истерику, как только вошла в дом.

Клинкер, разозлившись на Даттона, которого считал виновником ее поругания, стал сурово упрекать его за то, что он вскружил голову бедной девушке. Тот обошелся с ним презрительно и, приняв его терпеливость за трусость, пригрозил проучить хлыстом. Тогда Хамфри пришел ко мне и смиренно попросил, чтобы я дозволил ему наказать моего слугу за дерзость.

— Он вызвал меня драться на шпагах, — сказал Хамфри, — но это все равно как если б я потребовал, чтобы он сделал подкову или плуг, потому что в шпагах я понимаю не больше, чем он в подковах или плугах. Да и не годится слугам пользоваться этим оружием или присваивать право джентльменов убивать друг друга, если случится им повздорить. А к тому же я ни за что на свете не согласился бы иметь на совести его кровь, даже если б смерть его принесла мне выгоду или удовольствие. Но буде ваша милость не прогневается, я берусь хорошенько его отколотить, и может быть, это пойдет ему на пользу, а уж я постараюсь о том, чтобы его не покалечить.

Я отвечал, что не возражаю против его предложения, но пусть он устроит дело так, чтобы его не сочли зачинщиком, иначе Даттон притянет его к суду за нападение и побои.

Получив мое разрешение, он удалился и в тот же вечер без труда раздразнил своего соперника, заставив нанести первый удар, за который уплатил с такими процентами, что Даттон принужден был просить пощады, объявив в то же время, что потребует жестокого и кровавого удовлетворения, как только мы очутимся по ту сторону границы, и проколет его насквозь, не страшась последствий. Это происходило в присутствии лейтенанта Лисмахаго, который подстрекал Клинкера драться с противником холодным оружием.

— Холодное оружие! Никогда я не возьму в руки холодного оружия, чтобы посягнуть на жизнь человека! — воскликнул Хамфри. — Но его шпаги я вовсе не боюсь и готов обороняться доброй дубинкой, а с нею я всегда к его услугам.

Между тем прекрасная виновница сей распри, мисс Уинифред Дженкинс, казалась удрученной горем, а мистер Клинкер держал себя холодно, хотя и не дерзал упрекать ее за поведение.

Вскоре спор между двумя соперниками закончился весьма неожиданно. Среди постояльцев гостиницы в Беруике, где мы остановились, была некая чета из Лондона, ехавшая в Эдинбург с целью связать себя узами брака. Девица была дочерью и наследницей умершего ростовщика, бежавшей от своих опекунов и вверившей свою судьбу рослому ирландцу, который приехал с нею сюда в поисках священника, готового сочетать их браком без соблюдения тех формальностей, какие предписаны английским законом.

Не знаю, как обошелся дорогою жених со своей возлюбленной, однако же он начал терять ее расположение. По всей вероятности, Даттон приметил холодность с ее стороны и начал нашептывать ей о том, как жалко ему, что она подарила свою любовь портному, которым, по его словам, был ирландец. Это открытие окончательно отвратило ее от жениха, чем и воспользовался мой слуга, который начал втираться к ней в милость; сладкоречивый повеса без труда прокрался в ее сердце, доселе принадлежавшее другому. Решение они приняли без проволочек. Утром, на рассвете, в то время как бедняга ирландец храпел в своей постели, неутомимый его соперник нанял почтовую карету и отправился со своею леди в Колдстрим, за несколько миль отсюда, ближе к верховью Твида, где проживал некий священник, промышлявший такими делами, и они сочетались узами брака, прежде чем ирландец и помыслить о том успел. Когда же он проснулся в шесть часов утра и обнаружил, что птичка улетела, то поднял такой шум, что вызвал переполох во всем доме.

Первым попался ему на глаза форейтор, вернувшийся из Колдстрима, где он был свидетелем при бракосочетании и, помимо щедрого вознаграждения, получил от невесты розетку из лент, которую и приколол к своей шляпе. Покинутый жених едва не сошел с ума, узнав, что они уже вступили в брак и поехали в Лондон, а Даттон сообщил леди, будто он (ирландец) — портной. Первым делом он сорвал бант со шляпы форейтора и отхлестал его лентой по ушам. Затем стал клясться, что будет преследовать соперника до врат ада, и приказал немедленно подать карету, запряженную четверкой, но, вспомнив, что средства не позволяют ему такого способа путешествовать, принужден был отменить этот приказ.

Что касается меня, то я ровно ничего не знал о случившемся, покуда форейтор не принес мне ключей от моего сундука и чемодана, полученных им от Даттона, который поручил засвидетельствовать мне почтение и выражал надежду, что я прощу ему внезапный отъезд, ибо от такого его поступка зависело его счастье. Не успел я уведомить дядюшку об этом происшествии, как в комнату ко мне ворвался без доклада ирландец и закричал:

— Клянусь честью, ваш слуга ограбил меня на пять тысяч фунтов, и я добьюсь сатисфакции, хотя бы меня завтра за это повесили!

Когда я спросил его, кто он такой, он отвечал:

— Зовут меня мистер Маклоуглин, но должно было бы звать меня Лейглин Онил, потому что происхожу я от Тер-Оуэна Великого, и я не хуже любого дворянина в Ирландии. А ваш мошенник слуга сказал, будто я портной, а это такая же ложь, как если б он назвал меня римским папой! Я был человек богатый, но растратил все, что имел. И вот, когда я попал в беду, мистер Косгрейв, модный портной с Саффок-стрит, выручил меня из тюрьмы и сделал своим личным секретарем; я оказался последним, кого он взял на поруки, потому что его друзья обязали его не брать никого, если нужно внести больше десяти фунтов. Дело в том, что он не мог отказать никому из просивших, а потому со временем разорился бы окончательно, и если бы продолжал вести такую жизнь, то очень скоро умер бы банкротом. Тогда стал я ухаживать за молодой леди, имевшей пять тысяч фунтов, за мисс Скиннер, которая согласилась делить со мной радость и горе. И вот сегодня она стала бы моей, если бы не вмешался этот мошенник, ваш слуга, который пробрался, как тать, и украл мое добро, а ей внушил, что я портной и что она идет замуж не за настоящего человека! Но черт возьми мою душу, если я не докажу мошеннику, что я в десять раз лучше, чем он или любой другой клоп из его соотечественников, только бы мне поймать его в горах Туллогобегли!

Когда он выпустил этот первый залп, я выразил сожаление, что он позволил так себя надуть, но сказал, что дело это до меня не касается, а парень, похитивший у него невесту, лишил меня слуги.

— Не говорил ли я вам, — воскликнул он, — что настоящее имя ему Мошенник? О, если бы мог я разок ткнуть его шпагой, пускай тогда бахвалится до конца жизни!

Заслушав шум, дядюшка вошел в комнату и, узнав о происшествии, начал утешать мистера Онила, от которого сбежала его леди, и заметил, что тот счастливо избавился от беды: было бы хуже, если бы она сбежала после свадьбы. Однако ирландец был совсем другого мнения. Он заявил, что если бы он уже женился на ней, то пускай бы она бежала, когда ей угодно; он позаботился бы о том, чтобы она не могла забрать с собой деньги.

— Ах! — вскричал он. — Она — Иуда Искариот, она предала меня своим поцелуем и, как Иуда, унесла мешок и не оставила мне достаточно денег, чтобы оплатить обратный путь в Лондон. Теперь, когда я попал в беду, а мошенник, повинный в этом, оставил вас без слуги, вы могли бы взять меня на его место, и, клянусь Иисусом, это лучшее, что вы можете сделать!

Я попросил его извинить меня и объявил, что скорее готов мириться со всякими неудобствами, чем обращаться с потомком Тер-Оуэна Великого, как с лакеем. Потом я посоветовал ему вернуться к его приятелю, мистеру Косгрейву, и отправиться из Ньюкасла морем, а для этой цели снабдил его деньгами, после чего он удалился, как будто примирившись со своим несчастьем. Я нанял на пробу одного шотландца, Арчи М’Алпина, старого солдата, чей прежний хозяин недавно умер в Беруике. Это морщинистый старик, но за верность его мне поручилась миссис Хамрис, хозяйка гостиницы в Твидмауте, очень славная женщина, о которой с большим уважением отзываются все проезжающие по этой дороге.