- Могу тебя обрадовать, водитель кобылы, - сказал он. - Кобыла здорова, занозу из левого переднего копыта два дня как удалили. Короче, все хорошо, прекрасная маркиза.
С этими словами Федор прыгнул на козлы, хлестнул лошадь вожжами и крикнул "нно!". Не в силах противиться такому властному требованию, Василиса неторопливо двинулась мимо оторопевшего хозяина, а после второго подхлеста даже прибавила в скорости. Марсель Прохорович, сообразительность которого иногда проявлялась вовремя, тотчас запрыгнул на сиденье.
- Эй, господа, так же не годится! - в ужасе крикнул извозчик. Он не без труда догнал собственную коляску и вскочил на подножку.
- Если ты, пролетарий вожжей и кнута, думал, будто мы хотим на шарамыжку кататься, - успокоил извозчика Марсель Прохорович, - то, значит, стал жертвой неверного рассмотрения. Получишь, как и полагается, по нынешней московской таксации.
Извозчика эти слова успокоили, он пересел на козлы, взял в руки вожжи, а Василиса, почувствовав хозяйскую руку, еще более прибавила в скорости.
Двое приезжих минут пять молча разглядывали улицы новой столицы. Федор подумал о том, что эта Москва мало напоминает Москву начала двадцать первого века. Две большие-пребольшие разницы. Не отделаться от ощущения, будто попал на съемочную площадку фильма про революцию и вот-вот откуда-нибудь вырулит тележка с кинокамерой, а стоящий за спиной оператора режиссер прокричит в рупор: "Стоп! Снято!" Но никто ниоткуда не выезжал, кроме извозчиков и редких автомобилей.
Потом Назаров обратился к извозчику:
- Скажи-ка, дядя, ведь недаром извозчики такие комедии ломают?
- Понимаешь, барин... пардон, товарищ, это все от недоверия. Я сам пужаюсь товарищей, которые военно одеты и себя по-военному держат. Заставят гнать до Замоскворечья, не жалея лошадь, а там выйдут и скажут: "Спасибо, товарищ трудящийся извозчик, за помощь бойцам революции". Каждый готов револьвером трясти или грозить, что сейчас на Лубянку отправит.
- А чего сейчас на Лубянке? - спросил Марсель Прохорович.
- Не знаешь, что ли? Эх ты, товарищ... Чека там. Давно в Москве не были?
- Я как отбыл по революционным делам с прошлой осени, так и не заезжал, - ответил Марсель Прохорович.
- А я, кажется, сто лет не был, - с непонятной интонацией произнес Назаров. - И ничуть не соскучился.
- Сразу видно, что люди к нынешним порядкам непривычные. Харчей-то с собой в Москву привезли?
- Да, - ответил Раков.
- Ну, это главное. Сейчас с едой в Белокаменной совсем худо стало. Рынки закрыты, с рук только и торгуют. Думаю, если так дальше пойдет, придется не деньгами, а харчем за проезд брать. Впрочем, - возница торопливо взглянул на пассажиров, - все равно сейчас лучше, чем при Керенском и царском режиме. Власть-то никак наша, которая народная.
- А какая провизия, по выражению людей бухгалтерской работы, в особом дефиците? - спросил Раков.
- С хлебом плохо, но перебиваемся. Крупа кой-какая с прошлого года осталась. Со свежатинкой плоховато. Что ни мясо, то конина. Вот чего совсем нет - так сала. Германец Украину занял, а вокруг, видно, свиней порезали и сразу поели. Если у тебя есть сало, дорогой товарищ, то ты в нынешней Москве как купчина первой гильдии. Все за сало купить смогешь. Хучь самую первую красавицу столицы, хучь билет до Берлина, да так договориться, чтоб тебя на границе не обыскали. Кто сало до Москвы довезти сумел - тот в ней счастлив.
- Значит, ждет нас здесь счастье неземное, - заметил Назаров.
* * *
Опочивальню окуривали гуляфной водкой. Постельный отрок Пашка, он же камердинер Павел, недовольно поводя носом - лучше бы обрызгали стены дешевым одеколоном - подошел к боярской постели. Пришел час будить господина.
Кровать занимала почти треть опочивальни. Четыре столбика из липового дерева, каждый из которых венчала грубо раскрашенная деревянная корона, удерживали роскошное небо, сшитое из камки. Бархатная завеса не позволяла любопытному взору разглядеть спящего, ибо господский покой нарушать нельзя.
Пашка поднялся на приступные колодки и осторожно отдернул завесу. Он знал, что господин уже проснулся, однако постельный отрок обязан разбудить боярина сам, поэтому он и делал это в строго назначенный час.
- С добрым утром, свет-государь Иван Григорьевич.
Иван Григорьевич, первый на Руси купецкий боярин, открыл глаза, откинул камчатое одеяло на тафтяной подкладке и опустился босыми ногами на мягкий ковер. Подошел к поклонному кресту и помолился, не забыв поблагодарить Бога, отвратившего от него козни ночного беса.
Когда он встал с колен, слуга был рядом. В руках он держал медную чашу с водой. Иван Григорьевич умыл лицо, утер его вышитым льняным платом, подошел к развернутому зеркалу-складню (негоже гневить Бога, оставляя на ночь открытым грешное стекло). Из венецианского зеркала на Ивана Григорьевича глядел дородный мужчина пятидесяти лет от роду, с пышной бородой и роскошными усами. Вот он каков, первый на Руси купецкий боярин.
Еще год назад миллионер Иван Мяснов, один из самых состоятельных московских фабрикантов, никогда не позволил бы себе начать утро таким чудным образом. Родные и так косились на него, когда Иван Григорьевич, на удивление всей Первопрестольной, возвел настоящие боярские хоромы XVII века. Конечно, на Руси все патриоты, и этот стиль ныне в моде, но те, кто хоть чуть-чуть понимал в архитектуре, увидели сразу: это не декорация, не современный особнячок в ложнорусском стиле, пусть даже изукрашенный Васнецовым. Горницы, молельни, опочивальни - все было сделано, как если бы заказчиком явился царь из первых Романовых. Или боярин времен того царя.
И если бы жена или сыновья увидели Ивана Григорьевича в собольей шубе да сафьяновых сапожках, они сделали бы все, чтобы тот сменил ее на столь же просторный и удобный больничный халат. А сами пустились бы прожигать денежки. Жена - с графом Строгницким, сыновья - с артистками.
Однако жена и сыновья были сейчас в Париже. Они по-прежнему считали Ивана Григорьевича сумасшедшим, на этот раз не за увлечение Московской Русью, а за то, что он на этой самой ополоумевшей Руси остался.
Весь 17-й год Мяснов сторонился политики. Его старые друзья, такие же богатеи, Рябушинский и Третьяков просили Ивана Григорьевича скрепить сердце и помочь Временному правительству - хотя Мяснов умел держаться в тени, свободных капиталов у него было больше, чем у них обоих вместе взятых. "Керенский - прохиндей. Хуже Годунова. Из-за таких, как он, в Кремле скоро засядут ляхи и самозванцы",- отвечал Иван Григорьевич.
Когда прошлым ноябрем над Кремлем взвился красный флаг, Мяснову стало ясно - его час близок. Русская земля пришла в запустение, но когда-нибудь смута кончится. На престол воссядет новая династия. Нет, конечно, не Романовы, выродившиеся, как и Рюриковичи. Славных родов в России немало. А когда новый монарх спросит: "Кем расхищены сокровища государевы?", тотчас выяснится - не знамо, кем расхищены, да знамо, кем сбережены. Ведь сейчас в подвале особняка Мяснова лежала почти вся Оружейная палата.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});