Читать интересную книгу Скажи изюм - Василий Аксенов

В ту же каминную залу вошли два друга – международники, неугомонные борцы за мир Аркаша Мехаморчик и Гена Шуневич. Запросто, по-свойски помахали «Заставе богатырской», но приблизиться не решились. Сели в углу, небрежно обмениваясь репликами. Все-таки не понимаю, придуривался Мехаморчик. Все-таки всегда как-то Макса держал за советского парня. Ну, пижон, ну, модернист, но… Оставь, Аркадий, ухмылялся Шухневич. Я его в Париже как-то встретил, привет-привет, запиши, говорю, телефончик. Открыл Огоша бумажник, ну, я туда краем глаза заглянул, а там – франки, фунты, гринбэксы… и можешь себе представить, карточка American Express! Вот тебе и советский человек! Я сразу понял, что его уже перетянули. Печально, если это так, покачал головой Мехаморчик. Теряем людей.

Некоторое время прошло в молчании, в задумчивом покачивании, пальцы с перстнями скользили вдоль меню. Рыбное ассорти? Ну что ж, как всегда, рыбное ассорти. Увы, с «американским экспрессом» сравнения не выдерживают. Вот и теряем людей, теряем…

А говорят, что посол Абракадин, тот просто-напросто требует уголовного расследования. Ну, Абракадину лучше молчать. Помнишь его дочку? Еще бы не помнить! Спал, что ли, с ней? Ну, зачем так грубо? Сбежала! Перестань! Сбежала в Лондон с поляком! Каков мир!

Как хочется быть каким-то вот таким, в хемингуэевском стиле: убегать с поляком, стрелять львов, расплачиваться за рыбное ассорти по реальному курсу один к четырем. Почему у нас нет кредитных карточек «Русский почтовый»?

В общем, сгорел Абракадин синим огнем. Туда и дорога. Сволочь, каких мало. Своих не щадил.

Не скажи, что сгорел, Аркаша, не те сейчас времена, за родственников нынче не бьют. Возьми Октября Огородникова…

– А что Октябрь?

– Знаешь не хуже меня.

Два штатных провокатора Чушаев и Шелесин тем временем усердствовали вдоль коктейльной стойки. Налей, Степановна, напей и запиши. Вынимай, вынимай «Палату лордов» из загашника. Старик, ты что, Чушаева не знаешь? Только что по «белому» ТАССу прошло: у Огородникова миллион в швейцарском банке, покупает акции Ротшильда. Древесный и Герман – гомики, десять лет уже живут друг с другом. Весь этот «Изюм», ребята, на средства бельгийских сионистов сделан. Мина замедленного действия. Вот так шарахнет и разнесет все наши дружеские международные связи, гольдштюкеры проклятые, эмигрировать хотят, паблисити ищут. Без паблисити на Западе под забором сдохнешь. Пойдем, Шелесин, поссым. Степановна, мы не уходим, табуретки за нами, мы только к «Киму Веселому», отлить и назад.

В туалете двух плюгавых парашников, которые из-за угрызений совести никогда не расставались, ждал, расставив ноги и уперев руки в боки, преогромнейший каратель с седыми патлами до плеч. Он долго их бил за клевету, швырял об кафель, потом засунул два лица в соседние писсуары. По рубцу, приговаривал он, совершая свое жестокое дело. Ударим по рубцу! Глухо! И ушел, безнаказанный.

VI

Вот так началось то, что впоследствии западными журналистами было названо «траншейной войной в советском искусстве», дело альбома «Скажи изюм!» и фотогруппы «Новый фокус». Здесь, кажется, уместно будет снова приостановить прямое повествование и нырнуть в прошлое, в столь далекий 1967 год, ибо наша история – может быть, это покажется странным – началась именно тогда.

В 1967 году всем на удивление чуть-чуть разморозилась макушка Китайгородского холма. Партия, как видно, перестраивалась: в тылах подтаскивали «свинью» для пролома пражской готической стенки, но в передовых порядках проводились ложные либеральные маневры – разрешались дерзковатые по форме и ущербноватые по содержанию спектакли, выпускались книжки замученных Сталиным писателей, приглашались из-за морей джазовые артисты, фотографические выставки шли одна за другой, словом, партия пустила слегка погулять творческую интеллигенцию.

Вот в эту неожиданную «малую оттепель» три молодых фотознаменитости Огородников, Древесный и Герман, полагавшие тогда свою мрачноватую столицу местом какой-то непрекращающейся фиесты, встретились с похмелья в Сандуновских банях. Под пиво и под первую четвертинку начала бродить идея нового «молодого» фотожурнала. Самое время дерзнуть! А почему бы и нет! Пошли! Куда? В ЦК пошли, к самому Деменному! Он меня знает, в Тбилиси поздравлял с выставкой! А я с его помощником пил. Неплохой мужик. Давай, звони своему «неплохому мужику»! Прямо из бани, что ли? Алло, ЦК? Это из Сандуновских бань беспокоят…

Между прочим, иначе как через ЦК в то время наши друзья и не помышляли действовать. Даже вот такая братия, ироники и фрондеры, в «руководящей роли партии» тогда еще не усомнились. До августовской ночи шестьдесят проклятого оставалось еще полтора года.

Такие были времена, что не прошло и недели, как член Политбюро Деменный Фал Филыч принял троицу в своем огромнейшем кабинете с видом из окон на Спасскую башню Кремля, в которой, по слухам, как раз и содержится кащеево яйцо русского марксизма.

Товарищу Деменному не без пафоса была изложена идея нового «молодого» фотожурнала, экспериментальной площадки для тех незрелых талантов, которые как раз в силу своей незрелости и, не имея выхода для своего творчества, могут оказаться «по другую сторону баррикад». К чести визитеров следует все-таки сказать, что они догадывались, с кем имеют дело, и поэтому не чурались демагогии.

Встреча была отмечена некоторой странностью: двое из четырех ее участников были в темных очках. Сам товарищ Деменный, конечно, экономил зрение, подпорченное во время работы горновым на домне первой пятилетки, ну а знаменитый фотограф Слава Герман, разумеется, скрывал фингал, полученный прошлой ночью в гардеробной ресторана «Актер».

Интересная идея, поддержал своих гостей Деменный, плодотворная и многообещающая идея. Спасибо, товарищи, за инициативу. Изложите, пожалуйста, свой проект на двух страницах бумаги, и я выйду с ним на секретариат ЦК. Уверен, что он вызовет отклик. У нас все помнят ленинское определение фотографии. Трудно переоценить значение вашего искусства в наш век научно-технической революции…

…ушам своим не веря, внимала молодежь…

…Сложнейшее время, вздохнул Деменный. Без диалектики не обойдешься даже в решении сравнительно простых вопросов. Он шевельнул каким-то листком у себя на столе. А ведь столько противоречий… Вот вы, товарищи, зачем вы, признанные мастера советского фото, пошли на эту провокационную демонстрацию «Против возрождения сталинизма»?

Фал Филыч! – ахнули таланты: не ожидали, что события прошлого года сейчас аукнутся. Так ведь просто же опасения были, как бы та… чуть «таракан» не вырвался!… как бы товарища Сталина обратно к Владимиру Ильичу, в Мавзолей… для возрождения…

Легкомыслие это было, друзья, мягко укорил Деменный. Нужно партии доверять. И во всем. Вы же видите, никакого возрождения сталинизма не предвидится. Доверие, вот что нам сейчас необходимо, как воздух. Впредь, товарищи, со всеми сложностями – ко мне. Может быть, с заграничными путешествиями какие-нибудь трудности?

Угадал проникновенный: Огородникова тогда не пускали в Италию, Древесного в Канаду, а Герману Славе даже в братскую Польшу семафор закрыли.

Ох, бюрократия! Деменный сделал у себя под локтем какую-то пометку. Впредь с этим вопросом, друзья, проблем не будет. Наши советские фотографы должны ездить и привозить из-за кордона художественные и идейные ценности.

Знаменательная встреча гармонично подошла к завершающей ноте. Деменный встал. Давайте по-комсомольски скажем. Журналу – быть! И периодическому!

Потрясенные гении выкатились из цэковского квартала и покатились вниз по Марксу, не сговариваясь руля к какому-нибудь ресторану. По дороге взахлеб, словно и не тридцатилетние мужики, а настоящие вьюноши, обсуждали, какие будут художественные школы процветать под крышей нового журнала, какой концептуализм, мать честная, постыднейшая, в общем-то, проявлялась инфантильность.

В бывшем «Савое», нынче «Берлине» (столице Германской Демократической, конечно, ведь не может же быть в Москве ресторан «Западный Берлин») какая-то в этот час происходила пересменка, а поэтому царила едва ли не «бывшая» обстановка: чистота, тишина, покой. Все это отражалось в зеркалах, а те в свою очередь отражались в аквариуме, где плавали зеркальные карпы, отражавшие все скопом. В углу гурманствовал почетный посетитель, старик в смокинге, с гвоздикой в петлице, не кто иной, как генеральный секретарь СФ СССР товарищ Блужжаежжин. Шампанское в серебряном ведерке, икра в хрустальной вазе, карп на сковородке, ба, да это наша дерзновенная молодежь, милости прошу к нашему шалашу!

Уселись, пошли шампанское сажать бутылку за бутылкой, и все «Новосветское», к которому горячий калач очень хорошо идет, будучи смазан зернистою икрою. Под такой аккомпанемент решили ввести могущественного старика в курс событий: уж если сам Деменный дал добро, Блужжаежжин не нагадит. Вождь советского фотоискусства, однако, не очень активно реагировал – то ли пьян был, как бобер, то ли бредил наяву, во всяком случае, ему явно казалось, что он то ли в Париже, то ли в вокзальном ресторане Ростова-на-Дону во время противостояния двух разноцветных армий.