с вьющимися волосами» Рубенса, «Эль Пелеле» и «Портрет актрисы Антонии Сарате» Гойи. После Эрмитажа выставка была показана в Пушкинском музее, а затем в Киеве, Одессе, Минске и Риге, почти год путешествуя по СССР. А «Портрет актрисы Антонии Сарате, созданный великим испанским художником Франсиско Гойя, американский коллекционер преподнес в дар Эрмитажу – в знак укрепления дружбы между народами США и СССР»[247]. Как вспоминал Хаммер, через какое-то время, когда он был в Москве, его пригласила к себе Фурцева[248]. «Мы узнали, что в вашей коллекции нет картин Казимира Малевича, – сказала она. – Мы выбрали картину, которую сотрудники Третьяковской галереи считают одной из лучших работ периода супрематизма, и советское правительство просит Вас принять её в дар». Это был настоящий сюрприз! Специалисты галереи «Нодлер»[249] оценили её по меньшей мере в миллион долларов»[250]. «Суперматизм № 38» задержался в личной коллекции Хаммера ненадолго[251]. В том же году он передал её в «Нодлер», а галерея в свою очередь в 1978 году продала картину коллекционерам Петеру и Ирене Людвиг[252].
Казимир Малевич
Динамический супрематизм № 38. 1915–1916
Холст, масло
Музей Людвига, Кёльн
Что же касается полотна «Супрематизм № 57» – история (и причина) его изъятия из состава советского музейного фонда покрыта мраком. Известно лишь, что приказ Министерства культуры СССР № 5 от 16 декабря 1975 года был подписан заместителем министра культуры СССР Владимиром Поповым, а разрешение на вывоз – Александром Халтуриным, начальником Управления изобразительных искусств и охраны памятников Министерства культуры СССР. Также известно, что в коллекцию Галереи Тейт работа была продана в 1978 году швейцарской финансовой компанией Comvalor Finanz A.G. при посредничестве лондонской галереи Thomas Gibson Fine Art Ltd[253].
И вот тут возникает вопрос – а причём здесь Русский музей и Пушкарёв? Ведь и «Суперматизм № 38» и «Суперматизм № 57» происходят из коллекции Третьяковской галереи! Ответ прост: работы из собрания Третьяковской галереи были изъяты именно потому, что Пушкарёв на запрос министерства выдать произведения из Русского музея ничего не дал. Именно ему в Ленинград и в 1972, и в 1975 поступали первоначальные запросы. Но, как писал сам Пушкарёв: «Музей не только сохранял все наследие художника, но и на протяжении всех лет отбивал все атаки Министерства культуры СССР, требовавшего расплат картинами Малевича за дар Хаммера и за архивные письма именно от Русского музея. Русский музей выстоял и ни одной работы из своих стен не выпустил!»[254] В 1972 году директор Русского музея – не слишком вдаваясь в детали – сослался на невозможность подобной выдачи, а в 1975 на все запросы Управления изобразительного искусства направлял информацию о находившихся в собрании рисунках и эскизах. Не удовлетворившись присылаемыми сведениями, Управление направило в музей комиссию. Перед её приездом Пушкарёв «распорядился перевести лучшие работы Малевича из запасника на чердак главного здания. Туда же отправил табличку “Ход на чердак” … Приехала комиссия. Увидела, что в фондах хорошего Малевича нет, и убралась ни с чем»[255].
Казимир Малевич
Суперматизм № 57. 1916
Холст, масло
Галерея Тейт Модерн, Лондон
Справедливости ради надо сказать, что выдавать «хорошего Малевича» Министерству культуры у Пушкарёва не было никакого права. Все эти годы 94 произведения, переданные семьей в музей, оставались их частной собственностью, музей их только хранил. В 1976 году в живых оставались три наследницы художника: его вдова – Наталия Малевич, дочь Уна Уриман и внучка Нинель Быкова. В тот год две из них – Уна Уриман и Нинель Быкова – договорились вместе обратиться в Министерство культуры с просьбой вернуть им работы Малевича из Русского музея. Министерство поручило Пушкарёву вступить с ними в переговоры. В записке Управления ИЗО излагалось министерское видение механизма передачи работ в музей: «По нашему мнению, целесообразно было бы договориться со всеми тремя наследниками К.С. Малевича о передаче в дар государству части коллекции, сохраненной в течение 40 лет Русским музеем, и о приобретении другой части у наследников за суммы, принятые в нашей закупочной практике, через Государственную закупочную комиссию»[256]. О дарственной удалось договориться лишь с Наталией Малевич – «с тем, чтобы подаренные произведения никогда не продавались, не дарились и не передавались из Государственного Русского Музея»[257]. Уна Уриман и Нинель Быкова настаивали на получении компенсации за передаваемые работы. В итоге Министерство согласовало сумму выплат за 91 произведение Малевича – 21 000 рублей, по 7 000 рублей каждой из наследниц. Кроме того, «несговорчивая» Уна смогла забрать три полотна – «Голова матери», «Голова мужская» и «Три женские фигуры». Работы были возвращены в октябре 1977, тогда же Всесоюзному художественно-производственному комбинату имени Е.В. Вучетича при Министерстве культуры СССР было отправлено поручение произвести оплату и оформить приобретение[258].
Сумма, выплаченная наследникам за лучшую в мире коллекцию работ Малевича, была ничтожной. В пересчете по курсу 1977 года они получили 15750 долларов. На мировом арт-рынке Малевич уже тогда стоил миллионы – хоть в долларах, хоть в марках, хоть в фунтах. Позже, в 1990-х годах Пушкарёва мучили из-за этого угрызения совести. В 1992 году он написал статью «Ограбленные наследники великого Малевича», в которой объяснял произошедшее. «Фактически Министерство культуры не приобретало картины Малевича, – писал он. – Экспертная закупочная комиссия не рассматривала и не оценивала каждое произведение в отдельности. Умозрительно, административным путем было принято решение: каждому наследнику достаточно выплаты за изъятые у них картины по 7 тысяч рублей в качестве компенсации. Естественно, что подобные действия нельзя рассматривать как договор купли-продажи, к тому же была нарушена ст. 48 ГК РСФСР и цены были недействительны. Тогдашнее руководство МК и Русского музея в моем лице удовлетворенно потирало руки. Ещё бы! Удалось без особых усилий и финансовых расходов получить в государственную собственность уникальную коллекцию»[259]. Однако все предпринятые им попытки добиться для наследников дополнительных выплат никакого успеха не имели.
Что было дальше
Совместная история Пушкарева и Русского музея длиною в 27 лет закончилась обвинением в злоупотребление служебным положением и увольнением «по собственному желанию». Пушкарев описывал это так: «Конечно, после такого «долготерпения» меня «ушли по собственному желанию». Эта форма избавления от неугодных была разработана идеально. Сначала организовывался «компромат», а потом «великодушно» отпускали. Это было уже время, когда качества руководителя учреждения расценивались по «личной преданности» вышестоящему партийному начальству»[260].
«Компроматом» – согласно материалам фильма «Тихая война Василия Пушкарева» – было обвинение директора в использовании обрезков музейного паркета в личных целях. В самом Русском музее я слышала другую версию – что в музейных дворах высокопоставленному чиновнику (или еще хуже – иностранцу) на голову упала сосулька. Но упавшая сосулька – это, скорее, не злоупотребление, а пренебрежение своими обязанностями.