— Чтоб ты больше не смел никогда…
— Ну, па-а…
Витька незаметно стрельнул глазами в сторону Корнелия. А тот поймал себя, что смотрит на перепалку отца и сына, весело и глуповато приоткрыв рот. Но не почувствовал смущения, засмеялся.
В дверь просунулась голова хозяина:
— Ва! Витка. Что, папа давал немножко по шее?
— Потом получит, — буркнул Мохов. — Сперва накорми обормота.
— Это хорошо. Пошли, Витка, кушать. Анда оладьи сделала, прямо апельсины.
Витька весело ускакал.
— Пойду посмотрю, как ребята, — сказал Мохову Корнелий.
Но к ребятам он сразу не попал. В главной комнате Кир сказал жующему у очага Витьке:
— Вот человек от Петра. Витка, надо увести к вам группу. Тринадцать человек. Девочки-мальчики, как ты.
Витька торопливо проглотил остаток оладьи, встал прямо. Тоненький, серьезный. Внимательно, почти строго спросил Корнелия:
— Что с ними?
— Безындексные ребята из тюремной школы. Здесь они обречены.
Кажется, он нашел верный, лаконичный тон.
Витька понятливо наклонил голову:
— Надо, — значит, надо. Если не испугаются на товарном поезде, на открытой платформе… Вы с ними?
Корнелий кивнул, опять подавив стыдливую досаду.
— А тебе не попадет? — участливо спросила Витьку Анда.
Он сказал с готовностью:
— Попадет. Мне всегда попадает и там, и здесь, я привык… И сейчас тоже попадет, вот сию минуту. Приготовьтесь…
Он распахнул входную дверь и пропал в темноте. С улицы дохнуло душным предгрозовым воздухом, электрической тревогой.
— Куда тебя, злой дух!.. — тонко завопил вслед Кир.
Но Витька уже возвращался. И тащил за собой уланский мотодиск с седлом.
— Ва… — сказал Кир.
— Мама! — сказала Анда. — Витька, сумасшедший! Ты на нем прикатил?
— А на чем же еще? Один там зазевался, я в седло — и тикать. А то бы и не ушел…
— Вот папа тебе покажет седло… — задумчиво пообещал Кир. — Ай, что за мальчик!
— Пфи, — фыркнул Витька. — Кир, прибей его на стену. Самое лучшее колесо в коллекции будет. — Он бросил трофей у двери.
Диск мягко упал, потом приподнялся одним краем и упруго завис в наклонном положении. Чудеса, да и только! Витька решительно иридавил его к полу ступней в ременчатой сандалии.
Корнелий шагнул к мотодиску. Он впервые видел его так близко. На бархатисто-черном фоне графитным блеском выделялись узкие полоски-спицы. Блестела хромированная ось с педалями. Велосипедное седло казалось плотно посаженным на резиновый обод.
— Витька, ты разве умеешь на нем? — уважительно спросила Анда.
Он великолепно оттопырил губу:
— Делов-то… Никакой науки не надо. Только он такой подлый: от оси вверх горячим воздухом лупит. Им-то, паразитам, хорошо в крагах, а мне все ноги испекло. — Он опять потер ногу об ногу, потом ладонью провел по щиколотке. Глянул на Кира. — Ва! Еще и плямбу старую ссадил. Кровищи-то!.. Придется доктора вызывать, погода самая подходящая…
— Витька, не смей, — быстро сказала Анда.
Кир покачал головой.
Витька по-турецки сел на табурет — русоголовый, синеглазый йог. Со значительным видом поднял мизинец. Тут же над пальцем возник тускло-желтый огонек. Еще две секунды — и огонек превратился в светящийся шарик размером с теннисный мяч. Он стремительно вращался и потому казался размытым.
«Шаровая молния!» — ахнул про себя Корнелий.
— Витька, перестань, я боюсь! — Анда за дурашливым тоном прятала настоящий страх.
Молния держалась на мизинце, как на оси. Витька медленно провел краем светящегося шарика по измазанной кровью щиколотке. Кровь исчезла. На месте сорванной коросты появилась розовая кожа.
— Вот и все… — Улыбаясь, Витька посадил шарик на колено.
— Неужели не горячо? — осторожно спросил Корнелий.
Витька задумчиво покачал головой. Двинул ногой, послал шарик на другое колено. Потом на плечо…
— Ты когда-нибудь взорвешься, — печально предрекла Анда.
Витька покосился на молнию, словно она была присевшей на плечо птахой.
— Она никогда не взорвется. Она живая. Кто из живых сам захочет взорваться? Надо только не обижать ее…
Аида насупленно сказала:
— Раз уж фокусничаешь, залечи у девочки ногу. Такой порез, никак не затягивается.
Витька быстро встал.
— Где?
Ребята сидели в круглой, как внутренность громадной дощатой бочки, комнате. На брошенных у стены резиновых матрацах. Они были сытые и умиротворенные. На Корнелия глянули с сонными улыбками и без вопроса. Никуда им больше не хотелось.
— Гуси-гуси, га-га-га, — неожиданно для себя сказал Корнелий.
Кажется, получилось неуклюже. Но нет, ничего. Глаза у ребят хорошо заблестели. Только Чижик, видимо, решил, что опять куда-то надо идти.
— А нам Анда обещала, что тут будем ночевать…
— Раз обещала, так и будет, — успокоил Корнелий.
И здесь шагнул вперед Витька:
— Здравствуйте.
Надо было слышать это «здравствуйте»!
До сих пор Витька был обыкновенный мальчишка — славный, смелый, озорной, но в общем-то понятный (несмотря даже на фокусы с молнией). А теперь мгновенно вспомнилось Корнелию слышанное от Петра: «Я несколько раз встречал мальчика оттуда. Удивительная отвага и ясность души».
В Витькином «здравствуйте» не было ни детской скованности, ни хозяйского превосходства, ни настороженности мальчишки, который знакомится с чужими ребятами. Ни единой темной нотки. А было это как самый доверчивый и спокойный шаг вперед: «Вот он я. Я такой же, как вы. Хорошо, что мы встретились».
Корнелий вдруг подумал, что, наверно, в свои счастливые дни так здоровался с людьми Цезарь.
«Опять Цезарь. Святые Хранители…»
Ребята вроде бы не двинулись, но Корнелий ощутил, как они потянулись к Витьке. Безоглядно. Даже умный и осторожный Антон.
А Витька сказал деловито и ласково:
— У кого нога больная? У тебя? — Он сел на корточки перед Татой. — Давай-ка разбинтуем. Не бойся.
Шарик молнии неотрывно держался у него над плечом.
Тата слегка насупилась, но дала размотать бинт. Витька поморщился и тихо присвистнул.
— Ну, ничего… — Он посадил светящийся шарик на указательный палец.
Тата насупилась покрепче и отодвинулась.
— Я его боюсь…
Со снисходительностью старшего брата Витька разъяснил:
— Он не горячий. Даже не щекочет. Вот, смотри… — Он провел шариком по локтю с засохшей царапиной. Царапина исчезла, оставив на коричневой коже розовый след. — Веришь?
Тата вздохнула и откинулась к стене.
— Ладно. Только я закрою глаза.
— Закрой, пожалуйста. И сосчитай до тридцати…
За полминуты в полном и внимательном молчании все было закончено. Глубокий, сочившийся сукровицей разрез плотно затянулся, превратился в красноватый рубчик.
— Вот и все. И бинтовать не надо… Кто еще пораненный? — В голосе Витьки опять звучали обычные озорные нотки.
— Ничего, — сказал Ножик. — Царапины и так засохнут. На безындах все заживает без лекарств.
— Не все, — возразил Витька. — По себе знаю…
— Ты же не безында!
— Я такой же, как вы.
— Зачем ты говоришь неправду? — с мягким упреком сказал Илья. — Чтобы сильнее понравиться нам?
— Я правду говорю!
Витька вздернул на животе майку. На пояске его мятых шортиков блестела черно-лаковая коробочка co шкалой — миниатюрный уловитель индексов. Витька оттянул ее на эластичном поводке, повел сетчатым глазком по ребятам, потом повернул к себе. Уловитель молчал и не светился. И лишь когда глазок скользнул по Корнелию, в коробочке ожил мягкий зуммер. Выпрыгнули на шкале зеленые циферки. Все разом посмотрели на Корнелия. И он почувствовал себя, словно его в чем-то уличили.
Антон быстро сказал Витьке:
— Вот пол:ечи-ка ты руку у господина Корнелия…
Только сейчас Корнелий вспомнил, что в сумерках зацепился часами за сучок и рассадил на запястье кожу. Он приподнял обшлаг пиджака. Припухшие, налитые кровью царапины были похожи на след когтистой лапы. Они шли через белые бугорки индексной прививки.
— Снимите часы, — попросил Витька. — А то испортятся.
Желто-огненный, стремительно вертящийся шарик сидел на Витькином мизинце послушно и бесшумно. Зато направленный на Корнелия уловитель аж заходился зум мером.
— Выключи ты его, — стягивая браслет, попросил Корнелий шепотом.
— Да не выключается, — так же тихо ответил Витька. — Заело кнопку. Ничего, я быстро…
Корнелий с растущей опаской смотрел, как шаровая молния приближается к руке. Но ничего не случилось. Не было почти никакого ощущения. Ни тепла, ни покалывания. Лишь на миг будто коснулась кожи мохнатая лапка. И Корнелию стало легко оттого, что исчезла надоедливая саднящая боль.
И еще оттого, что стих зуммер.