Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Измучившись, весь в мыльной пене, жеребец пошел ровным галопом. Натягивая поводья, Джамуха перевел его на рысь и, огибая озеро, повернул к куреню. Солнце уже село. И там, где оно село, край неба пылал золотисто-малиновым светом. Мелкая рябь озера тоже была малиновой. Утка с выводком, оглядываясь на него и испуганно крякая, отплывала от берега. Джамуха чувствовал себя счастливым. Но, вспомнив о посланце хана Тогорила, нахмурился. Что нужно беспокойному владыке кэрэитов? Вечно он затевает что-нибудь.
У коновязи передал жеребца агтачи, не стал слушать похвал его умению подчинять себе коня, сразу прошел в свою юрту. Там уже сидели, ожидая ужина, Тайчар и ближние друзья.
— Пригласите к ужину посланца хана Тогорила, — попросил он.
Посланцем хана оказался молодой нойон Хулабри. Скрывая досаду и озабоченность, Джамуха шутил, улыбался, его лицо с мягкими ямочками на щеках было приветливым.
Баурчи принес молочное вино и мясо.
— Гость, наверное, не обидится за такое простое угощение? У нас нет китайского вина, лепешек из найманского проса и каши из тангутского риса… — Вздохнул. — Мы люди бедные. Все, что у нас есть, дает наша земля, покрытая травами.
Он не жаловался, напротив, ему хотелось, чтобы нойон понял: его племя не велико, но оно ни у кого ничего не просит, никому ничего не должно.
— А наш повелитель думает, что ты соскучился по иной пище, и приглашает тебя в гости.
— И когда хан-отец хочет видеть меня своим гостем? — уже без улыбки спросил Джамуха.
— Завтра.
— Почему такая спешка?
— Остальные гости в сборе. Нет только тебя.
Джамуха помолчал. Он очень нужен хану. А для чего? Что хочет получить от него Тогорил? Воинов? Лошадей? А может быть, проведал про его тайные дела?
— Я был бы счастлив отпить глоток вина из чаши хана-отца. Но, на горе мне, в последние дни разболелся живот, я ничего не могу принимать, кроме нашей пищи и нашего вина.
— У хана есть люди, умеющие лечить любые недуги… Мне не велено возвращаться без тебя.
Джамуха вздохнул. На этот раз не притворно. Придется ехать…
Разговаривал с ним хан с глазу на глаз. На прокопыченном оспой лице его лежала тень тяжелых дум, подозрительный взгляд ощупывал Джамуху, и тому было не по себе под этим взглядом.
— Ты не хотел ко мне ехать?
— Хан-отец! — с укором вскрикнул Джамуха. — По первому слову лечу к тебе птицей…
— Ладно, верю, — хан махнул рукой, останавливая его. — Осенью у меня был твой анда Тэмуджин.
— Тэмуджин? Он жив?
— Жив. Он женился, подарил мне соболью доху.
— Мой анда такой богатый?! — все больше изумлялся Джамуха.
— Да нет… Владения отца у него отняли. Он просил меня вернуть улус своего отца. А сейчас прибыли ею братья. На Тэмуджина случайно наехали меркиты, увели молодую жену. Я рассудил так: ты — его клятвенный брат, я брат его отца. Кто же, если не мы, поможет Тэмуджину?
— Хан-отец, моя мысль пряма, как древко копья: Тэмуджину надо дать все, что он просит. — Он был рад и этой новости, и тому, что хан не знает, кто разрушил мир кэрэитов с найманами, хотя, кажется, что-то и заподозрил. Вовремя объявился анда Тэмуджин…
— Он просит отбить его жену у меркитов.
— Надо ли нам связываться с меркитами? Жена не улус, ее найти не трудно…
— А ты терял жену? — сердито перебил его хан.
Джамуха подумал о своей Уржэнэ. Как часто, измученный заботами и тревогами, он, слушая ее голос и небесные звуки хура, обретал успокоение, находил просвет там, где все, казалось, было затянуто мраком.
Но война с меркитами. А почему бы и нет? Тогорил сейчас в силе, да и его воины кое-что стоят.
— Я готов идти с тобой, хан-отец.
Хан угрюмо кивнул головой. Напоминание о жене увело его думы к прошлому. Он, кажется, даже забыл о Джамухе.
— Братья Тэмуджина здесь? — спросил Джамуха.
— Да.
— Могу я поговорить с ними?
Окликнув нукера из дверной стражи, хан послал его за Хасаром и Бэлгутэем. Того и другого Джамуха помнил мальчиками и, когда увидел перед собой взрослых мужчин, остро почувствовал, как много прошло времени. Кряжистый, низкорослый Бэлгутэй почти все время молчал, больше говорил Хасар — высокий, худощавый парень с неробким взглядом черных глаз. Из его слов Джамуха понял, что анда не сидел без дела, что в куренях тайчиутов у него немало верных людей, но их надо расшевелить, подтолкнуть.
— Передайте моему брату Тэмуджину: я помню и люблю его. Все, что у меня есть, принадлежит ему.
Проводив братьев, он сказал Тогорилу:
— Хан отец, нам нельзя медлить.
— Веди своих воинов сюда. Я позову своего брата Джагамбу с его воинами, и, как только соберемся, пойдем на кочевья меркитов.
— Мудрый хан, если мы начнем стягиваться со всех сторон, как рыба в глубокий затон, всем станет понятно — что-то затеваем. Всполошатся тайчиуты, заседлают боевых коней найманы, недремлющим оком уставятся в нашу сторону меркиты.
Подумав, хан согласился с ним, похвалил:
— Твой ум становится острым, как хорошо закаленный клинок.
— Он — слабое эхо твоей всепостигающей мудрости, — скромно потупился Джамуха.
— Мы соберемся в верховьях Онона, в урочище Ботоган-борджи. Знаешь, где это?
— Знаю. — Джамуха мысленно прикинул путь войск к урочищу, и ему пришел в голову интересный замысел. Надо уговорить хана зайти за Тэмуджином. Если он завернет на его стоянку, дальше принужден будет идти через кочевья тайчиутов, и тайные доброжелатели Тэмуджина без помех присоединятся к анде. На одну стрелу можно насадить гуся и куропатку. Конечно, тайчиуты могут потрепать хана. И это неплохо. Сил у хана-отца убавится не много, а спеси станет меньше. Но как сказать об этом Тогорилу? Захочет ли он рисковать? Не в его правилах, идучи на одного врага, задирать другого. Сказал, как о деле малозначимом, само собой понятном:
— Ты, конечно, зайдешь за Тэмуджином и захватишь его с собой?
Хан строго и сосредоточенно рассматривал под ногами желтое пятно на белом войлоке. Подняв голову, остановил взгляд на лице Джамухи.
— Слишком острый клинок плох тем, что иногда режет собственные ножны. Не думай, сын, что умнее других, — это плохо кончится.
— Хан-отец! Мои мысли прозрачнее родниковой воды!
— Молчи! Почему сам не идешь за Тэмуджином? Хитер ты, и помыслы твои кручены, как шерсть барана. Смотри, Джамуха…
В голосе Тогорила внятно послышалась угроза, и Джамуха укрепился в мысли, что хан ему не доверяет. Надо, чего бы то ни стоило, порушить его недоверие.
Заговорил обиженно:
— Мне больно слушать незаслуженные укоры, хан-отец. Мои помыслы одинаковы с твоими, как одинаковы зерна тангутского риса, других не было и нет. Ты хочешь, чтобы я пошел к Тэмуджину? Я пойду, хан-отец. Я сделаю все, что ты повелишь. Но мой путь к анде вдвое длиннее твоего…
Хан молчал. Его пальцы теребили складки халата, лоб резала глубокая поперечная морщина. Передохнув, Джамуха заговорил спокойнее, рассудительнее:
— Кому, хан-отец, меркиты досаждают больше всего? Тайчиутам. Так станут ли они чинить тебе зло, когда узнают, на кого направлены копья твоих воинов? Кроме того, им ведома твоя сила и доблесть — это оградит тебя. Иное дело я. И мал, и слаб…
Приказав нукерам звать нойонов, Тогорил поднялся, сунул руки за пояс, проговорил, глядя поверх головы Джамухи:
— Видит бог, я не забыл того, что сделал для меня Есугей. И чем бы это ни кончилось, попробую сделать то же самое для его сына. За добро, Джамуха, человек должен платить добром.
Весть о предстоящем походе на меркитов нойоны Тогорила встретили с нескрываемым неодобрением. Рисковать своими воинами из-за безвестной жены столь же безвестного Тэмуджина — разумно ли это?
— Я вас позвал не для досужих рассуждений, — раздраженно сказал Тогорил. — Я позвал вас объявить свою волю!
Нойоны умолкли, потупились.
Возвращаясь в свой курень, Джамуха не раз вспомнил эти слова. Высоко вознесся над всеми хан Тогорил. Все, кажется, идет к тому, что и ему, Джамухе, станет объявлять свою волю. И будешь покорен — что сделаешь? Сколько ни вертись в одиночку, все равно окажешься в руках Тогорила, а ускользнешь от него — попадешь под пяту Инанча-хана найманского или Тохто-беки меркитского, от них увернешься — взнуздает Таргутай-Кирилтух. Но теперь, может быть, его одиночество и кончится. Анда Тэмуджин соберет улус своего отца — их будет двое. Потом найдется кто-то третий, четвертый. В битве ли, на пиру ли слово каждого будет весить одинаково. Как в счастливые старые времена, воспетые в сказаниях-улигэрах, они перед лицом опасности встанут грудью друг за друга. И древний степной обычай вольности никто не осмелится рушить безнаказанно.
Бодрили, радовали душу эти думы. О, если бы хан-отец мог догадаться, куда направлены его устремления!.. Но он не догадается. Что для него Джамуха? Почти собственный нукер. А если догадается? Что-то же питает его подозрительность и недоверчивость. Но эти тревожные мысли Джамуха гнал от себя…
- Гонимые - Исай Калашников - Историческая проза
- Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович - Историческая проза
- Горячее сердце. Повести - Владимир Ситников - Историческая проза