Читать интересную книгу Джентльмены и игроки - Джоанн Харрис

Марлин, я чувствую, совсем другая. Возможно, потому, что она женщина — как я понимаю, такие вещи значат для них гораздо меньше. Может, потому, что она видит, как «Сент-Освальд» поступил с Пэтом. Или же из-за своего сына, который до сих пор не дает мне покоя.

— Не надо было вам сюда приходить, — сказала она, вытирая глаза. — Директор приказал всем…

— К черту директора. Уроки кончились, и я волен делать то, что хочу, — заявил я, впервые в жизни слегка уподобившись Робби Роучу. Это ее рассмешило, чего я и добивался. — Так-то лучше. — Я присмотрелся к остаткам моего остывшего напитка. — Скажите, Марлин, почему больничный чай всегда пахнет рыбой?

Она улыбнулась. Улыбка — или отсутствие косметики — молодит ее, и она меньше похожа на Брунгильду.

— Хорошо, что вы пришли, Рой. Больше никто не появлялся — ни директор, ни Боб Страннинг. Никто из его друзей. Как это тактично. Так по-освальдовски. Уверена, что Сенат был столь же тактичен с Цезарем, когда вручил ему чашу с цикутой.

Я думаю, что она имела в виду Сократа, но промолчал.

— Он удержится, — солгал я. — Пэт крепкий малый, и всем известно, насколько смехотворны эти обвинения. Вот увидите, к концу года Правление будет умолять его вернуться.

— Надеюсь. — Она глотнула холодного чая. — Я не позволю им похоронить его, как они похоронили Леона.

Впервые за пятнадцать лет она упомянула при мне своего сына. Еще один барьер рухнул, но я был к этому готов: эту старую историю я вспоминал в последние недели чаще, чем обычно, и Марлин, по-моему, тоже.

Есть, конечно, некоторые параллели: больницы, скандал, пропавший мальчик. Ее сын не умер на месте падения, хотя больше в себя не приходил. Бесконечное ожидание у постели, страшные муки надежды, вереницы доброжелателей — мальчиков, членов семьи, подруг, воспитателей, священника — вплоть до неизбежного конца.

Мы так и не нашли второго мальчика, и уверенность Марлин, будто он видел что-то, всегда воспринималась как истеричная и безнадежная попытка матери найти смысл в этой трагедии. Один Слоун старался помочь, проверяя школьные документы и фотографии, пока кто-то (вероятно, Главный) не указал, что настойчивое желание навести тень на плетень безусловно повредит «Сент-Освальду». Это, конечно, не имело значения, но Пэт так и не смирился с исходом дела.

— Пиритс. Так его звали. — Как будто я мог забыть. Придуманное имя, это очевидно. Но на имена у меня память хорошая, и его я запомнил с того дня, когда наткнулся на мальчика в коридоре — он крался мимо моего кабинета под каким-то немыслимым предлогом. Кажется, там был и Леон. И этот мальчик назвался Пиритсом.

— Да, Джулиан Пиритс — Она улыбнулась, но как-то безрадостно. — Никто не верил в его существование. Кроме Пэта. И вас, конечно, — вы ведь видели его там…

Теперь я уже не был в этом уверен. Я всегда помню мальчиков и за тридцать три года не забыл никого. Помню все эти юные лица, застывшие во времени, и каждый верил, что Время сделает для него исключение, что он навсегда останется четырнадцатилетним…

— Я видел его, — сказал я. — По крайней мере, думал, что вижу. — Фокус с дымом и зеркалами, мальчик-призрак, который растаял, как ночной туман утром. — Я был так уверен…

— Как и все мы, — отозвалась Марлин. — Но Пиритса не оказалось ни в одном из школьных документов, ни на одной фотографии, даже в списке подавших заявление его не было. Да и вообще, к тому времени все уже кончилось. Никого это больше не интересовало. Мой сын умер. Нам надо было заниматься школой.

— Мне очень жаль, — произнес я.

— Вы не виноваты. Кроме того, — она вдруг встала с деловитой торопливостью (школьный секретарь, да и только), — жаль не жаль, но Леона этим не вернешь, так ведь? А сейчас я нужна Пэту.

— Он счастливчик, — серьезно сказал я. — Он не станет возражать, если я вас приглашу? Просто выпить, ведь сегодня мой день рождения, а вам нужно что-нибудь посущественнее чая.

Хочется думать, что я не совсем еще утратил галантность. Мы договорились, что выйдем на часок, не больше, и покинули Пэта, велев ему лежать и читать книгу. Мы прошли с милю пешком до моего дома; к тому времени стемнело, и в воздухе уже пахло порохом. Несколько ранних фейерверков взлетели над кварталом Эбби-роуд, воздух был влажен и удивительно мягок. Дома были имбирные пряники и глинтвейн, я зажег камин в гостиной и принес две подходящие чашки. Было тепло и уютно, при свете пламени старые кресла выглядели не такими дряхлыми, а ковер не таким протертым, и со всех стен на нас смотрели мои сгинувшие мальчики, улыбающиеся с оптимизмом вечной юности.

— Как много мальчиков, — с нежностью сказала Марлин.

— Моя галерея призраков, — отозвался я, но потом увидел ее лицо, — Простите за бестактность, Марлин.

— Не волнуйтесь, — улыбнулась она. — Теперь это не так болезненно. Потому я и согласилась на эту работу. Тогда, конечно, я была уверена, что все сговорились скрыть правду и что когда-нибудь я увижу, как он идет по коридору со своей спортивной сумкой, в этих очках, сползающих с носа. Но так и не увидела. И не стала его разыскивать. А если бы мистер Кин все не разворошил…

— Мистер Кин? — переспросил я.

— Ну да. Мы с ним об этом говорили. Знаете, он очень интересуется историей Школы. Кажется, собирается писать книгу.

Я кивнул.

— Я знал, что ему интересно. У него есть заметки, фотографии…

— Вы имеете в виду эту?

Марлин вытащила из портмоне маленький клочок, вырезанный из общей школьной фотографии. Я сразу ее распознал — в записной книжке Кина была плохонькая ксерокопия, где он обвел одно лицо красным карандашом.

Но на этот раз я узнал мальчика, это бледное маленькое лицо, по-совиному очкастое, похожее на мордочку енота, школьная кепка, надвинутая на свисающую челку.

— Это Пиритс?

Она кивнула.

— Не очень похож, но я бы все равно его узнала. И я тысячу раз видела эту фотографию, подбирая имена к лицам. Все нашлись. Все, кроме него. Кем бы он ни был, Рой, он не из наших. Но он здесь был. Почему?

Снова дежавю; такое ощущение, будто что-то с трудом становится на место. Но все так расплывчато. Неясно. Однако что-то в этом несформированном личике тревожило меня. Что-то знакомое.

— Почему вы не показали тогда эту фотографию полиции?

— Было слишком поздно, — пожала плечами Марлин. — Джон Страз уже умер.

— Но этот мальчик был свидетелем!

— Рой, у меня было много работы. И был Пэт, которому нужна моя забота. Все осталось позади.

Позади? Может, и так. Но это жуткое дело всегда казалось незаконченным. Не знаю, где тут связь, почему это вспомнилось спустя столько лет, но теперь я не мог от этого отделаться.

— Пиритс. — Словарь говорит нам следующее: «Пирит — железный колчедан, минерал, по цвету схожий с золотом». Липовое золото. Фальшивка. — Придуманная фамилия, если она вообще существовала.

— Я знаю, — кивнула она. — До сих пор странно представлять, как он в сент-освальдской форме ходит по коридорам с другими мальчиками, разговаривает, даже фотографируется с ними, боже ты мой. Поверить не могу, что никто не заметил…

Я-то мог. С какой стати им замечать? Тысяча ребят, все в форме: кто же мог заподозрить в нем пришельца? Кроме того, это глупо. Зачем какому-то мальчишке становиться самозванцем?

— Это вызов, — произнес я. — Это захватывает. Просто посмотреть, выйдет ли.

Сейчас он, конечно, старше на пятнадцать лет. Двадцать восемь или около того. Он, конечно, вырос. Стал высоким, хорошо сложенным. Возможно, носит контактные линзы. Но ведь есть вероятность? Разве не так?

Я в бессилии покачал головой. До этой минуты я даже не подозревал о своей надежде, что Коньман — только Коньман — в ответе за недавние безобразия, которые так истерзали нас. Коньман — преступник, пославший электронные письма, любитель поплавать на волнах интернетного дерьма. Коньман обвинил Слоуна и других, Коньман сжег Привратницкую смотрителя… Я даже наполовину убедил себя, что за статьями, подписанными Кротом, тоже стоит Коньман.

И теперь я увидел, как заблуждался и как опасны эти заблуждения. Преступления против «Сент-Освальда» зашли гораздо дальше, чем простое озорство. Мальчишка не смог бы такое сотворить. Этот посвященный — кем бы он ни был — сознательно вел эту игру туда, куда она зашла.

Я подумал о Грахфогеле, что прятался у себя в чулане.

Я подумал о Тапи, запертой в Колокольной башне.

О Джимми (подобно Стразу), ставшем козлом отпущения.

О Дуббсе, чью тайну раскрыли.

О Грушинге и Китти — то же самое.

О Коньмане, Андертон-Пуллите, граффити на заборе, Привратницкой, кражах, ручке «Монблан», мелких диверсиях и завершающем букете — Слоуне, Дивайне, Пусте, Грахфогеле и Роуче, — все взрывалось одно за другим, как ракеты в пламенеющем небе.