— Совершенно верно, — сухо сказал Друз и подставил свой опорожненный кубок Марию, чтобы тот наполнил его. — Грядет война.
— Только не война! — вскричал Рутилий Руф.
— Война, именно война! Разве что мне или кому-нибудь еще удастся лишить lex Licinia Mucia его разрушительной силы и добиться для всей Италии избирательного права. — Друз отхлебнул еще вина. — Клянусь памятью умершей жены, — повысил он голос, решительно смахивая наворачивающиеся слезы, — я не имею ни малейшего отношения к ложной регистрации италиков. Однако дело сделано, и я знаю, кто все это натворил: вожди всех италийских племен, а не просто мой друг Силон и его друг Мутил. Ни минуты не обольщаюсь, будто они наивно полагали, что не будут разоблачены. Нет, это сделано для того, чтобы продемонстрировать Риму, до чего отчаянно нуждается в избирательном праве Италия. Говорю вам: либо удовлетворение их чаяний, либо война!
— Для войны они совершенно не подготовлены, — возразил Марий.
— Тебя ждет неприятный сюрприз: если обмолвкам Силона можно верить — а полагаю, что это именно так, — то они обсуждают предстоящую войну уже не один год. Во всяком случае, все время, истекшее после Аравсиона. Доказательств у меня нет, зато я знаю, что собой представляет Квинт Поппедий Силон. Этого достаточно, чтобы полагать, что они ведут нешуточную подготовку к войне. Своих юношей они начинают учить ратному делу с семнадцатилетнего возраста. В этом нет ничего предосудительного: разве можно обвинить их в чем-то, кроме подготовки к сражениям своих молодых людей на случай, если те потребуются Риму? Кто усомнится, что оружие и снаряжение собираются ими на тот случай, если Рим снова потребует у них легионы?
Марий налег локтями на стол.
— Что ж, Марк Ливий, остается надеяться, что ты ошибаешься. Ведь одно дело — крушить силой римских легионов варваров и чужестранцев, и совсем другое — биться с италиками, которые не менее воинственны, чем римляне, и обучены ничуть не хуже нас. Италики будут самым нашим грозным врагом — как это уже бывало в далеком прошлом. Вспомни, как часто бивали нас самниты! В конце концов мы одерживали победу; но ведь Самний — всего лишь часть Италии! Война против объединившейся Италии может означать нашу погибель…
— Вот и я о том же, — кивнул Друз.
— Итак, в наших интересах старательно приближать мирное объединение италиков под эгидой Рима, — решительно высказался Рутилий Руф. — Раз они этого хотят, то пускай и получают. Я никогда не был ярым приверженцем объединения всей Италии, но я достаточно разумен: в качестве римлянина я могу иметь возражения, но как патриот вынужден смириться. Гражданская война нас погубит.
— Ты совершенно уверен в том, что говоришь? — грозно спросил Марий Друза.
— Совершенно, Гай Марий.
— В таком случае полагаю, что тебе следует не мешкая искать встречи с Квинтом Силоном и Гаем Мутилом, — сказал Марий. — Попробуй убедить их — и в их лице остальных предводителей италиков, — что, невзирая на lex Licinia Mucia, путь к гражданству для всех вовсе не перекрыт навечно. Если они активно готовятся к войне, ты не сможешь уговорить их бросить это дело. Но ты можешь преуспеть в том, чтобы внушить им, что война — столь ужасное дело, что к ней можно прибегнуть только как к отчаянному средству; пока же лучше переждать. И ждать, ждать… Тем временем мы в Сенате продемонстрируем наличие фракции, стремящейся к предоставлению италикам гражданских прав. Нам надо будет найти народного трибуна, который согласится, жертвуя всем, отстаивать закон о превращении всей Италии в римскую территорию.
— Этим народным трибуном стану я, — твердо заявил Друз.
— Превосходно! Тебя-то никто не сможет обвинить в демагогии и в заискивании перед третьим и четвертым классом. Ты уже миновал возраст, в каком обычно становятся народными трибунами, ты — человек зрелый и ответственный. Ты — сын консервативнейшего цензора, и единственная известная за тобой либеральная черта — это твоя хорошо всем знакомая симпатия к италикам, — с довольным видом проговорил Марий.
— Но пока повременим! — одернул его Рутилий Руф. — Сперва мы должны завоевать сторонников, обеспечить себе поддержку во всех слоях римского общества. На это уйдут годы! Не знаю, обратил ли ты на это внимание, но сегодняшняя толпа перед Гостилиевой курией лишний раз подтвердила мою догадку: оппозиция предоставлению гражданских прав не ограничивается одной верхушкой. Это — один из вопросов, по странной прихоти судеб объединяющих Рим сверху донизу, включая неимущих, причем, если я не ошибаюсь, латиняне также занимают сторону Рима.
— Все дело в чувстве исключительности, — согласился Марий. — Каждому нравится ставить себя выше италиков. Думаю даже, что это чванство больше распространено среди простонародья, чем среди элиты. Не забудем завербовать на нашу сторону Луция Декумия!
— Кто это такой? — нахмурился Друз.
— Некто из низов, мой хороший знакомый, — усмехнулся Марий. — Однако среди себе подобных он — авторитет. Притом беззаветно предан моей свояченице Аврелии. Надо будет привлечь Аврелию, а уж она обязательно обеспечит его поддержку.
Друз нахмурился еще пуще.
— Сомневаюсь, чтобы тебе повезло с Аврелией, — буркнул он. — Ты заметил наверху, среди преторов, ее старшего брата, Луция Аврелия Котту? Он хлопал вместе с остальными. Как и его дядя, Марк Аврелий Котта.
— Не тревожься, Марк Ливий, она не так узколоба, как ее родственнички-мужчины, — сказал Рутилий Руф с блаженной улыбкой. — У этой женщины своя голова на плечах, к тому же через мужа она связана с самой свободомыслящей ветвью Юлиев Цезарей. Не бойся, Аврелия будет с нами. А значит, и Луций Декумий.
Раздался негромкий стук в дверь. Перед мужчинами предстала Юлия, одетая в тончайшую ткань, приобретенную на Косе. Она, подобно Марию, выглядела загоревшей и стройной.
— Марк Ливий, дорогой! — Подойдя к Друзу сзади, она обняла его за шею и поцеловала в щеку. — Не стану усугублять твою скорбь лишними слезами, но можешь мне поверить на слово: я очень опечалена! Не забывай, что здесь тебе всегда рады.
Ее появление и искренняя симпатия, которую она испытывала к Друзу, принесли ему облегчение; ее соболезнования, вместо того чтобы напомнить о страшном несчастье, придали ему сил. Он поймал ее за руку и припал к ней губами.
— Спасибо, Юлия!
Она опустилась в ретиво подставленное Рутилием Руфом кресло и приняла у супруга чашу со слегка разбавленным вином, ничуть не сомневаясь, что ее присутствие среди мужчин окажется кстати, хотя она еще с порога смекнула, что они обсуждают нечто далеко не шуточное.
— Lex Licinia Mucia, — догадалась она.
— Совершенно верно, сердечко мое, — кивнул Марий, взирая на супругу с обожанием; сейчас он любил ее даже больше, чем в первые годы, когда только женился на ней. — Мы как будто до всего договорились. Но все равно ты окажешь мне помощь: чуть позже мы вернемся к этой теме.
— Я сделаю все, что смогу, — ответила Юлия. Шлепнув Друза по руке, она со смехом добавила: — А ты, Марк Ливий, сам того не желая, испортил нам путешествие!
— Как же это меня угораздило? — Друз уже улыбался.
— Это моя вина, — сознался Рутилий Руф.
— Ты уже получил заочно причитающуюся тебе порцию лестных эпитетов, — молвила Юлия, окинув его негодующим взглядом. — Представляешь, Марк Ливий, твой дядя отправил нам в январе письмо в Галикарнас, где написал, что его племянница лишилась мужа, обвинившего ее в измене, и поделом: она родила рыжеволосого сына!
— Все так и было, — отозвался Друз, улыбаясь все шире.
— Да, но, видишь ли, у него есть еще одна племянница — Аврелия! Возможно, ты этого не знаешь, но одно время прошел слушок о ее связи с неким рыжеволосым мужчиной, который состоит сейчас старшим легатом при Тите Дидии в Ближней Испании. Прочтя это таинственное сообщение твоего дядюшки, мой муж вообразил, что речь идет об Аврелии. Тогда я настояла на немедленном возвращении, ибо поклялась собственной жизнью, что Аврелия не пойдет с Луцием Корнелием Суллой ни на что, кроме обыкновенной дружбы. Только вернувшись, мы узнали, что испугались не за ту племянницу. Публий Рутилий обвел нас вокруг пальца. — Она снова расхохоталась.
— Просто я по вам соскучился, — ответствовал Рутилий Руф без малейшего намека на раскаяние.
— Семьи иногда причиняют страшно много беспокойства, — ответил Друз. — Но должен вам признаться, что Марк Порций Салониан оказался куда более симпатичным человеком, чем Квинт Сервилий Цепион. С ним Ливия Друза обрела счастье.
— Вот и хорошо, — молвила Юлия.
— Да, — отозвался Друз, — еще как хорошо.
* * *
За время, прошедшее между первым чтением lex Licinia Mucia и его почти единогласным утверждением трибами народного собрания, Квинт Поппедий Силон ни единого дня не сидел на месте. О новом законе он узнал от Гая Папия Мутила в Бовиане.