Воля к жизни. Десять лет назад султан велел старому тезкиристу[26] Лятифи собрать для него все самое лучшее из османской поэзии за все века.
Лятифи на несколько месяцев засел в старом книгохранилище султана Баязида, перелистывал рукописи, шелестел бумагой, скрипел каламом, брызгал чернилами сам, покрикивал на подчиненных — язиджи, выделенных ему для переписывания. Неутешная в материнском горе после смерти Мехмеда, Роксолана металась тогда, не находя себе места от печали, никто никогда не знал, чего пожелает султанша, куда захочет пойти или поехать, — так оказалась она в книгохранилище Баязида, не дав ни времени, ни возможности напуганному Лятифи скрыться с глаз.
Рассыпая рукописи, кутаясь в своей широкий темный халат, старик склонил негнущееся костлявое тело в низком поклоне, пытался незаметно протиснуться к выходу, выскользнуть из помещения, чтобы не накликать на себя высокого гнева, но Роксолана указала ему рукой на его место, сама подошла к старику, ласково поздоровалась, спросила, как продвигается его работа.
— Я знаю, что его величество султан поручил вам составить тезкире османских поэтов «Мешахир-уш-шуара», — сказала она, — и меня тоже интересует ваша благословенная работа.
Лятифи прислонил палец к своему глазу — жест, который должен был означать: «Ваше желание для меня дороже моего глаза». Затем стал перечислять поэтов, которых уже внес в свою тезкире: Руми, Султан Велед, Юнус Эмре, Сулейман Челебия, автор божественного «Мевлюда»…
— Но я, ничтожный раб всевышнего, столкнулся с некоторыми трудностями, ваше величество, пусть дарит аллах вам счастливые и долгие дни.
Роксолана улыбнулась.
— Я думала, трудности бывают только у поэтов, когда они слагают свои песни, — сказала она.
— Моя султанша, — поклонился Лятифи, — над поэтами только бог, а надо мной великий султан, да продлятся его дни и да разольется его могущество на все четыре стороны света. Султан обеспокоен высокими государственными делами и законами, так смею ли я тревожить его своими мелкими заботами?
Она хотела сказать: «Можешь спросить у меня, я передам султану», но чисто женское любопытство толкнуло ее поговорить с этим старым мудрецом поподробнее. Велев принести сладости и напитки, Роксолана заставила Лятифи сесть на подушки напротив себя, внимательно просмотрела уже переписанные главы тезкире, потом ласково спросила:
— Так в чем же ваши трудности, почтенный и премудрый Лятифи?
— Ваше величество, — всполошился старик, — смею ли я?
— Когда султанша спрашивает, надо отвечать, — игриво погрозила она ему пальчиком.
Лятифи вздохнул.
— Когда я принимался за это дело, все казалось таким простым. Теперь сомнения раздирают мою старческую душу, разум помутился, растерянность воцарилась в сердце, от первого и до последнего намаза, беседуя с аллахом, каждый раз допытываюсь, кого включать в мою тезкире, кого вписывать для светлейших глаз великого султана, кого выбирать, допытываюсь и не нахожу ответа.
Роксолана вовсе не удивилась.
— Кого включать? Разве не ясно? Всех великих!
— Моя султанша, — молитвенно сложил худые свои ладони Лятифи, — а кто великий?
— Тот, кто славный.
Тогда старый тезкирист и назвал имя Насими.
— Кто это? — спросила Роксолана. — Я никогда не слышала его имени.
— Я учинил грех, потревожил ваш царственный слух этим именем. Этот человек был богоотступником.
— Тогда зачем же…
— Но и великим поэтом, — торопливо добавил Лятифи.
— В чем же его богоотступничество?
— Он ставил человека превыше всего.
— А в чем его величие?
— В том, что возвеличивал человека в прекрасных стихах. У него есть такие стихи:
Вершится в мире все по божьей воле,Хоть бог один и нету бога боле,Но человек не менее, чем бог,Источник хлеба он, добытчик соли.Бог — человечий сын, и человек велик.Все создал человек и многое постиг.Все в мире — человек, он — свет и мирозданье,И солнце в небесах есть человечий лик[27].
И еще много подобных стихов.
— Почему я нигде не встречала их? — спросила Роксолана.
— Они не проникают во дворцы, хотя вся вселенная наполнена их музыкой.
— Кто-нибудь их записывал?
— Да, ваше величество. При султане Баязиде Ахмед Харави почерком талик переписал весь диван Насими. Я нашел рукопись в этом книгохранилище.
— Почему же никогда не давали мне читать этих стихов? Мне казалось, что я перечитала всех поэтов.
— Моя султанша, вам давали только рукописи, завернутые в шелк, то есть самые ценные. Диван Насими хранился незавернутым, как все малоценное.
— Но ведь вы утверждаете, что он великий поэт?
— Моя султанша, вы можете убедиться в этом, если разрешите вашему рабу Лятифи прочесть хотя бы одно стихотворение Насими от начала до конца.
— Читайте, — велела она.
Старик начал читать такое, от чего вздрогнула душа Роксоланы. Никогда не слышала она таких стихов и даже в мыслях не имела, что человек может написать нечто подобное:
В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь.Я суть, и не имею места, и в бытие я не вмещусь.Все то, что было, есть и будет, все воплощается во мне.Не спрашивай! Иди за мною — я в объясненье не вмещусь.Вселенная — мой предвозвестник, мое начало — жизнь твоя.Узнай меня по этим знакам, но я и в знаки не вмещусь.Я самый тайный клад всех кладов, я очевидность всех миров.Я, драгоценностей источник, в моря и недра не вмещусь.Хоть я велик и необъятен, но я Адам, я человек,Я сотворение вселенной, но в сотворенье не вмещусь.Все времена и все века — я. Душа и мир — все это я,Но разве никому не страшно, что в них я тоже не вмещусь?Я небосклон, я все планеты, и Ангел Откровенья я.Держи язык свой за зубами, и в твой язык я не вмещусь.Я атом всех вещей, я солнце, я шесть сторон твоей земли,Скорей смотри на ясный лик мой: я в эту ясность не вмещусь.Я сразу сущность и характер, я сахар с розой пополам,Я сам решенье с оправданьем, в молчащий рот я не вмещусь.Я дерево в огне, я камень, взобравшийся на небеса.Ты пламенем моим любуйся, я в это пламя не вмещусь.Я сладкий сон, луна и солнце. Дыханье, душу я даю:Но даже в душу и дыханье весь целиком я не вмещусь.Старик — я в то же время молод, я лук с тугою тетивой,Я власть, я вечное богатство, но сам в века я не вмещусь.Хотя сегодня Насими я, я хашимит и корейшит[28],Я меньше, чем моя же слава, но я и в славу не вмещусь[29].
Лятифи задыхался, пока читал стихотворение. Роксолана подвинула ему чашу с щербетом.