Читать интересную книгу Короткометражные чувства - Наталья Рубанова

наскоро умывшись, ванванч надел шляпу и отправился в городок, где, к его величайшей радости, запахов потных граждан и измочаленных гражданок ничто не предвещало, безлошадные кареты сновали туда-сюда, за прилавками стояли элегантные роботы, из репродукторов доносилось эсперанто, ванванч заходил в безлюдные кафе, где на него таращились лишь спинки плетеных кресел, в немые cinema, в бесконечно пустые — и оттого кажущиеся огромными — супермаркеты, «fater-fater! харашо-та ка-ак!» — думал он, пребывая в абсолютном осознании того, что так славно было ему лишь в блаженном детском неведении, когда он, иван-иваном, хотел поскорей вырасти, ибо счастья своего не ведал, не ценил, потом подумал, что счастье как таковое не выдается напрямую: «точно… дозируют его… цедят…» — он сделал большой глоток темного пива: глаза заблестели от свалившейся внезапно свободы, пусть примитивной — но его, и ничьей больше.

однако вздохнул, и глубоко: слишком поздно пришло понимание, увыкай — не увыкай, пятьдесят лет присутствия в человечьем зловонном футляре проросло-таки камнями в почках… ванванч снял очки, протер фланелевой тряпочкой, купленной когда-то зойсанной, опять надел, да и посмотрел внутрь себя, где, к его изумлению, копошились самые обыкновенные черви, подскочив от омерзения, ванванч начал судорожно раздеваться, сначала ветер унес шарф и шляпу, затем — рубашку с брюками, потом трусы и майку, а через несколько минут тело уже бежало по трассе в одних носках, перед глазами плыло: «вот так, верно, умирают… а то жуки: тоннель, свет… врут! какой свет — ни кондиционера тебе, ни вентилятора! а я-то, я-то… неужто — все? неужто — вот так, в очочках? неужто пощады не будет? а-а-а!..»

он остановился перевести дух и, схватившись за сердце, придирчиво оглядел себя: обвислый бледный живот, худые конечности, сморщенное, бывшее в употреблении, навсегда поникшее «достоинство» — неужели зойсанна любила его за это?.. ах, зоя-зоя, змея особо ядовитая, гадюка родёмая! все прикудахтывала, все свитерочки, все щи-борщи… уморила, сука, силы последние выпила! а ведь он мечтал… да если б только годы вернуть… в расчет, в расчет влетел… деревня Смертинка — мутерляндия ее, студенточки педулищной, адская! фрикции как плановое средство зацепиться загород… городския мы, не вам, колхозникам, чета! и шубы у нас, и шпильки… цок-цок… вот уж по паркету раскиданы… а он-то, он-то! ванькой-встанькой… щи-борщи, пеленки-распашонки, машина-дача, тоска собачья… да лютая, лютая же! как и любовь его лютая — такую только жизнь напролет забывать: прости, фея.

«господи-и-и! неужто и вправду — КОНЕЦ? неужто ничего не будет больше, а? неужто… титры?!» — но докричать ему не дали: надев на голову целлофановый пакет и туго стянув его на шее, ангелы прибили ванванча к позорному столбу, да и закидали камнями на скорые крылья: о, сколь великолепно трепыхались они в последних лучах заходящего солнца! как нежны были…

Лист девятнадцатый

Разрешите вами восхищаться!

Наталья Дмитриевна — интересная дама лет сорока — вздыхала, прогуливаясь по саду: корсет сегодня оказался чересчур туг. Солнечные зайцы, нагло соскакивавшие с кружевного зонтика на ее полные белые плечи, ничуть не смущались и уже прыгали в декольте: а там-то было раздолье!

О том же самом раздолье думал и гость ее мужа — поручик N, прогуливавшийся неподалеку. Наталья Дмитриевна нравилась ему давно. Впрочем, «нравилась» — слово, едва ли способное обрисовать его чувства-с. Он желал ее так сильно, что лоб все чаще покрывался испариной, а ладони потели. И вот поручик наконец осмелился приблизиться к даме своего сердца на непочтительно близкое расстояние и, приветствуя, произнес:

— Разрешите вами восхищаться!

— Ах! — сказала Наталья Дмитриевна: да и что можно сказать, когда красавец-поручик подходит к тебе со спины?

— Разрешите вами восхищаться! — снова пробасил поручик, и Наталья Дмитриевна покраснела да выкинула на всякий случай солнечных зайцев из декольте. Поручик, заметив сей красноречивый жест, придвинулся к даме своего сердца еще ближе и снова пробасил: — Разрешите вами восхищаться!

— Ах! — опять сказала Наталья Дмитриевна и коснулась груди. — Колет-с! Сердце!

— Сердце? Где-с? Натальдмитна, позвольте, где-с колит-с? — поручик дотронулся до ее груди, а Наталья Дмитриевна снова:

— Ах!

— Что «Ах»-с? Что «Ах»-с, милая Натальдмитна? Вы позволите помочь вам? — поручик казался встревоженным.

— Ах, оставьте! — покачала головой Наталья Дмитриевна. — Никто не сможет помочь мне. Никто не сможет вылечить мое сердце…

— Но почему, милая Натальдмитна? — поручик взял ее руку и поцеловал.

— Ах! — вскрикнула Наталья Дмитриевна и, как показалось поручику, упала без чувств.

— Натальдмитна, Натальдмитна! Что с вами? Я обидел вас? Помилуйте, голубушка, и в мыслях не…

— Ну давайте же, давайте скорей, пока супруг по делам выехали-с, не томите, я вся ваша… Ах…

Платье Натальи Дмитриевны принесло поручику немало хлопот, не говоря уж о корсете. Однако все было исполнено в лучшем виде, и полные плечи Натальи Дмитриевны уже слегка утомленно поднимались и опускались. Поручик, запутавшийся в подвязках, отряхивался от травы.

— Разрешите вами восхищаться! — пробасил он и, превратившись с теми словами в солнечного зайца, навсегда поселился в ее шикарном декольте.

Небо, говорят, было все еще голубым, а трава — зеленой: именно в ту пору и прогуливалась Наталья Дмитриевна по саду своего имения. Ничто не предвещало ей удовольствия, как вдруг…

— Разрешите вами восхищаться! — услышала она голос гувернера своей дочери и, небрежно поплыв ему навстречу, снова подумала, что если б в ее жизни не было этого маленького порока, она с ума сошла бы от скуки: право, нельзя же целыми днями пить кофий, завивать волосы да тренькать на фортепьянах!

— Ах! — только и сказала Наталья Дмитриевна и, прислонясь к толстому стволу клена, оголила щиколотки, а потом и колени: тонкие ажурные чулки пахли лавандой.

Гувернер без лишних слов освободил даму от ненужного шелка и исполнил все в лучшем виде. Через полчаса полные плечи Натальи Дмитриевны уже утомленно поднимались и опускались. Гувернер, запутавшийся в подвязках, отряхивался от травы.

— Разрешите вами восхищаться! — пробасил он и, превратившись с теми словами в солнечного зайца, навсегда поселился в ее шикарном декольте.

…Моросит дождь. Наталья Дмитриевна прогуливается по аллее парка: жизнь кажется ей никчемной (что дальше? старость?). Пора выдавать дочь замуж, пора намекать мужу на завещание — он старше ее на двадцать пять и последнее время не выходит из дому. Ей скучно, очень скучно…

«Разрешите вами восхищаться!» — слышит она вдруг и почти уже бежит на зов, но, споткнувшись о пару десятков солнечных зайцев, выскочивших внезапно из ее шикарного декольте, падает в грязную лужу: так брызжат слезы из глаз Натальи Дмитриевны, так смывает ливень пудру…

«Ах!» — слышит Наталья Дмитриевна, открывающая дверь дома, вздох дочери и чьи-то быстрые удаляющиеся шаги. Она бежит на звук, чтобы уличить гувернера, но, увидев Глашку — новую горничную, кровь с молоком! — застывает.

— Стареете, маминька! — облизывает дочь пухлые губы. — Прогресс идет вперед-с!

…Наталья Дмитриевна прикусывает язык и, ничего не говоря, тяжело поднимается по лестнице к себе в комнаты. Единственное, о чем она жалеет…

«Т-с-с! Право, мне неловко, — соскакивает Наталья Дмитриевна со страницы, забыв о дозволенном. — Не стоит этого говорить! Нельзя-с поступать с персонажами столь безжалостно, умоляю!»

…и мы внемлем. Мы никогда больше не говорим о Наталье Дмитриевне; Глашка же, высунувшаяся на миг в коридор, тихо-тихо прикрывает дверь в ее комнаты.

Занавес

Лист двадцатый

Осадки

Когда Д'ивачка, наконец-то покинула кровавое убещиже, когда ее вовсе неблагообразная мамаша, выкатившая из себя несколькими годами раньше еще несколько детенышей, наконец-то прооралась и заснула, над некрасивой стандартной кроваткой новоприбывшей герлицы образовалось легкое туманное облачко. Нет-нет, человечьему глазу его было не разглядеть — слишком эфемерным оно оказывалось, но вот какие-то вибрации оттого все же исходили. Так, одна чересчур чувствительная акушерка — особа не по профессии начитанная и не по принцессиной горошине нежная, — повела крысьим своим носиком, на который то и дело съезжали круглые очочки, да и уставилась в потолок. Ей, бедняге, конечно, не довелось увидеть слетевшихся туда персон (назовем их пока так), иона, постояв минуту-другую, удалилась, засунув кое-как в карманы халата неудовлетворенное любопытство, вызванное, опять же, непонятно чем.