едва доходящими до запястий.
Казарян задумался, но думал не о том, стоило ли снова связываться с этим пьянчужкой — в конце концов, всякий мастак — потенциально запойный пьяница, — мысли его одолевали чисто практические: все равно кому-то надо будет здесь работать, и значит, кого-то придется с какого-нибудь горящего объекта снимать. Вот что главное, и это теперь имело смысл.
— Ладно, пойдем, посмотрим, — уже через минуту сказал Казарян.
Они поднялись в дом и долго ходили по пустым комнатам, изредка напоминая о себе приглушенными голосами то в одном крыле, то в другом.
Через некоторое время появились на пороге, и по их лицам было видно, что дело сладилось: ведь и пиджак на Женьке сидел теперь не так мешковато и сумрачно.
— А в понедельник, — закончил уже возле Малого и Резника Казарян, — вы с Николаем раскидаете торф и землю на опилки и все перекопаете. Машины с землей и торфом придут до обеда. Я Николаю все объяснил. А там посмотрим.
Казарян попрощался с мужиками и сразу отправился обратно домой в Петрозаводск.
— Ну что, Жень, как твои дела? — спросил Резник Гудзя, сняв с себя футболку и отряхивая с нее пыль.
— Да вот, того: просил Казаряна на билет. Поеду в Иркутск, там хоть работа е.
— А тут? — спросил Резник. — Разве тут нет работы?
— Э-э! — протянул как обычно свое скептическое «э-э» Женька. — Яка цэ робота? Цэ копейки. Я в Иркутську, знаешь, скилькы заробляв?
— Да говорил, говорил, — перебил его Резник, не желая больше слушать Женькины байки про Иркутск.
— Там робота — так робота: и кормежка, и жильё…
— А тут тебе не жильё? — уж не сдержался, чтобы не сыронизировать и Малой. — Ирма под боком, жрачки до пупа…
— Какой там до пупа? — аж перекривился Женька. — Если хочешь знать, я со вчерашнего утра крошки во рту не держал. А с Ирмой поссорился, у Пашкина спал.
— Зато выпивал, небось, не меряно? — бросил Резник и натянул через голову футболку. — Идем к нам, мы вчера ухи наварили. Ничего получилась. Пойдем, пообедаем.
Женька потянулся за земляками в сарай. Виктор разогрел на электрической плитке уху, Николай начистил репчатого лука, небольшими кусками нарезал подкинутое Казаряном сало.
Женька уплетал за обе щеки. После первой половины миски смотрел уже не так загнанно, даже с некоторой долей оптимизма.
— Если хотите, поедемте со мной, — неожиданно предложил он, жадно проглотив еще один кусок сала. — Уж где-где, а там работа будет стопроцентно.
Верилось с трудом, да и от Петрозаводска до Иркутска было — не рукой подать.
— Дня три-четыре ехать от Москвы, не меньше. Зато деньги какие оттуда привезем!
— Ладно, Женя, — прервал его Резник, поднимаясь. — Иркутск далеко, а нам пока и здесь работу дают. Чего куда-то бежать?
Поставил на плитку разогревать чайник.
— Кстати, завтра мы с Николаем собрались в Кижи. Не хочешь с нами? На «Метеоре» поплывем (Женька глянул на него как на сумасшедшего), церкви тамошние посмотрим…
— Церкви те я и по телевизору видал, а на «Метеоре»… Я на барже плавал, ничего интересного.
Резник не стал его переубеждать: тот на барже плавал, ему виднее…
— А ты не передумал? — спросил Николая.
— Да нет, когда еще в эти места попадешь? Да и на «Метеоре» охота поплавать, у нас ведь одни Карпаты кругом, а в горах, как известно, корабли не ходят.
— И то так! — улыбнувшись, согласился с ним Резник.
43
Распростившись с земляками, Женька добрался до двора Ирмы, проковылял к входной двери, дернул привычно и удивился: дверь оказалась запертой изнутри. Что за черт! Она же никогда не запиралась — входи, бери, если чего найдешь стоящего. Женька в сердцах подергал дверь, забарабанил по ней кулаком, заорал:
— Ирма, открой, это я!
Наконец, внутри дома послышались шаркающие шаги, звякнул запор, и на пороге выросла… Нюрка.
— Тебе чего? — двинулась она на Женьку.
— Чего это вы заперлись среди бела дня? — растерянно спросил он. — Любовников прячете?
Попытался было протиснуться внутрь, но Нюрка закрыла проход своим мощным телом.
— Может, и прячем, тебе какое дело?
— То есть, почему это — какое дело? Чай, не чужой! — снова сунулся в дверь Женька.
— После позавчерашнего-то?
Женька отступил.
— А, уже рассказала всё… Знаете…
— Знаем. Потому и впускать тебя не велено.
— Как это не велено, как не велено! — вскипел Женька. — Ирма, да выйди же ты на минуту! — в злом отчаянии крикнул он изо всех сил.
— Смотри не надорвись, — не отступала Нюрка. — Она все равно тебя не услышит. Ей некогда.
— Что значит «некогда»? — взвился Женька. — Что значит «некогда»?! Я, может быть, мириться к ней пришел, а ей некогда? Иди и так ей и скажи! Все равно не уйду, пока её не увижу!
— Как знаешь, — пожала плечами Нюрка, захлопнула дверь перед его носом и тут же щелкнула запором.
— Нюрка, шельма, открой сейчас же! — опять дробно застучал Женька, но, видно, никто его, действительно, не собирался впускать.
— Ирма, Ирма, выходи! — закричал под окном, постучал в него — так, что чуть стекло не высадил, но и в окно никто не выглянул — никакой реакции. Плюнул Женька себе под ноги, развернулся на сто восемьдесят и вышел со двора на улицу.
Как так его не впустили? Почему? — не мог он понять и, перейдя дорогу, присел на огромный валун, сиротливо примостившийся на обочине. Закурить бы сейчас, так курева нет…
В каких-то двадцати шагах мирно плескалось озеро. Но вдоль всего берега понуро чернели приземистые баньки. И над головой, в вышине с громким клекотом реяли чайки, раздражая.
Тут кто-то мягко тронул его за плечо. Женька обернулся и увидел Митю-блаженного.
— А, это ты, земляк, — только и произнес с горьким надрывом Женька, снова переводя взгляд на озеро, и отчего-то ему вдруг стало на душе так спокойно, как если бы Митя взял у него