и те попрятались невесть куда, скорее всего, забрались в щели между камнями, в старые прелые ящики, выброшенные на берег водой, в пустые угольные бункеры – флот переходил на мазут, угольная эпоха, тысячу раз проклятая кочегарами, завершалась, «черного золота» завозили на флот все меньше и меньше. Колчак прошептал, едва приметно шевельнув губами:
– Хорошая ты моя!
– Саша…
– Что же ты молчала об этом раньше?
– Проверяла себя.
– Сонечка, – прошептал он с удвоенной нежностью, – хорошая моя… Жди меня. При первой же возможности, как только… как только меня отпустит Север, я вернусь.
Но Север отпустил Колчака не скоро.
Ледоколы прибыли во Владивосток лишь летом следующего года, в жару, необычную даже для теплолюбивого Владивостока – воздух был схож с кипятком, слитым из перегретого парового котла, на улицах нечем было дышать, он ошпаривал легкие, за десять минут пребывания на открытом месте, на солнце, кожа человека облезала, как шкурка с банана. Даже грузчики в порту – огромные, знающие приемы китайской борьбы, способные ухватить жеребца за задние ноги и опрокинуть его на землю, – и те задирали лытки, хлопаясь в обморок.
В пути случилась задержка – пришлось чиниться в Гавре: подкачал «Таймыр», настолько подкачал, что старого товарища Колчака, Федора Матисена, командовавшего ледоколом, завернули назад, в Петербург, на его место был прислан А. А. Макалинский. Обстоятельство это огорчило Колчака, но помочь Матисену он был не в силах.
Едва с ледоколов на владивостокский пирс шлепнулись причальные канаты, как на набережную бухты Золотой Рог стали стекаться зеваки – таких кораблей, как эти два ледокола, здесь еще не видели.
– Скажи, парень а эта штука плавать умеет? – спрашивали они у вахтенного матроса, охранявшего трап. – Или ею, как толкушкой, можно только орехи дробить?
– И плавать умеет, господа, и орехи ею дробить сподручно, и кое-что еще делать можно, – вежливо отвечал матрос. – Это ледокол-вездеход. Посуху может забраться вон на ту гору, – он кивал на кудрявую зеленую макушку недалекого мыса, украшенного белым каменным зданием – то ли маяком, то ли таможенной конторой.
– Ну-у! – ахали зеваки на берегу.
– Да, – отвечал матрос.
– Ну так заберись!
– Приказа нету.
Колчаку было понятно, что лето пропало, до Арктики в нынешнем сезоне им не добраться. В лучшем случае ледоколы дойдут до Берингова пролива, попробуют себя в деле, помнут малость лед, а потом скатятся назад, в веселый город Владивосток, при вечернем освещении похожий на бесшабашную Одессу. Да и руководитель экспедиции пока еще не прибыл – говорят, это никому не ведомый полковник – родственник какого-то человека с мохнатой лапой, готового всегда порадеть в ущерб государственным интересам. Во всяком случае, молва прошла такая. А потом стала известна и фамилия руководителя – Сергеев.
Колчаку вспомнился другой Сергеев, который обсыпал всех пеплом на веранде у Эссена и ладонью гонял фарфоровую тарелку по бумажному кругу, вызывая духи великих людей. Каким же будет этот Сергеев?
Ледоколы продолжали стоять у причальной стенки бухты Золотой Рог, зевак заметно поубавилось, а Сергеева все не было и не было.
Полковник И. С. Сергеев появился во Владивостоке, когда уже прошли все сроки – в августе, девятого числа, – прибыл на роскошном трансконтинентальном экспрессе с яркой красной надписью на тендере паровоза «Из Парижа через половину планеты – на берег Тихого океана», локомотив привела черноликая усталая команда, ни слова не понимавшая по-русски, – это была французская бригада. И паровоз был французский.
– Незабываемое путешествие, – объявил Сергеев встречавшим его офицерам, шаркнул по перрону лакированным сапогом. – Каждому человеку надо хотя бы один раз совершить такое путешествие через всю Россию. Это было незабываемо, – вновь объявил он и сладко почмокал губами. – А в скором времени можно будет ехать не через КАВЕЖЕДЕ, не через Китай, а исключительно по российской территории, через Благовещенск и Хабаровск. «Колесуха» скоро будет сдана в эксплуатацию.
Колчак знал, что спешно достраивается участок дороги от Благовещенска до Хабаровска – самая трудная часть «Колесухи», делают это каторжники, – говорят, голов и костей своих они оставили там немерено.
Прибывший полковник как две капли воды был похож на порт-артурского эскулапа – такой же шумный, пропахший табаком, обильно обрызганный «о'де колоном», с перхотью на плечах – полковник Сергеев разительно отличался от прежнего руководителя северной экспедиции покойного Эдуарда Толля, это был человек совсем иного внутреннего склада.
У Макалинского, заменившего Матисена на «Таймыре», Сергеев спросил:
– А шампанское здесь в ресторациях подают?
– Не только шампанское, но и изящные женские туфельки, из которых его можно пить, господин полковник, – ответил Макалинский.
– Какая прелесть, – рассеянно восхитился Сергеев.
Колчаку сделалось тоскливо. Он почувствовал себя в этой компании чужим.
Через несколько дней экспедиция покинула гостеприимную голубую бухту, пахнущую розами и подсолнечным маслом – из Одессы пришел транспорт со жмыхом – и отправилась на Север, в Берингов пролив, как и предполагал Колчак; дальше же ледоколы просто не смогут пройти. Поздно уже, очень поздно…
Ледоколы дошли до мыса Дежнева, обследовали Берингов пролив, провели гидрографические съемки и астрономические наблюдения и, выдавливаемые с Севера зимой, уползли вниз, в теплый Владивосток, где холода наступали лишь в декабре.
Первым делом Колчак поспешил на почту за письмами и свежими телеграфными сообщениями. Среди сообщений одно было приятное: морской министр Воеводский, считавший, что Россия обойдется тем флотом, что у нее есть, – двух старых дырявых галош и одной деревянной рыбацкой байды вполне достаточно, чтобы защитить ее интересы в мире, – пошатнулся в своем кресле. В Морской генеральный штаб пришел новый начальник – князь А. А. Ливен, разделяющий взгляды покойного Брусилова. Известие было приятным. Колчак почувствовал, что в судьбе его вновь может наметиться очередной поворот.
Зимой 1911 года Воеводский загремел со своего кресла. Как, собственно, и ожидалось. Только ноги в роскошных французских штиблетах на спиртовой подошве взвились к потолку, да из сюртука полетела нафталиновая пыль. Колчак, узнав об этом, не сдержался, захлопал в ладони.
Новым морским министром был назначен капитан первого ранга И. К. Григорович[117] – впервые в российской жизни на этот высокий стул сел капитан первого ранга, раньше его занимали только адмиралы с несколькими черными орлами на погонах. Впрочем, капитаном первого ранга новый министр оставался недолго – ему, как и Брусилову когда-то, чуть ли не на второй день присвоили звание адмирала.
Первое, что сделал Григорович, – постарался заполучить под свое крыло лучшие офицерские кадры, в том числе и Колчака. Тот был нужен ему в Петербурге, в его собственном ведомстве, а не среди льдов, на Севере, в полярной экспедиции, хотя интересы министерства простирались и туда. Колчак заколебался – понимал, что если уйдет из экспедиции, то на полярных исследованиях можно будет поставить жирный крест – он вряд ли когда уже вернется на Север.
А с другой стороны, очень хотелось повидать сына – только