— Никаких вопросов. Думаю, мы готовы.
— Габби принесет нам ужин сегодня вечером? — спрашивает Тодд с блеском возбуждения в глазах. — Эти фрикадельки — настоящая бомба.
— Не сегодня. — Я проверяю свой телефон, чтобы узнать, отправила ли она сообщение. Обычно мы остаемся на связи весь день. Габриэлла пишет мне во время перерыва в больнице и по дороге на балет, а я ей каждый раз, когда отрываюсь от того, над чем работаю, при каждом удобном случае. — Давайте закончим пораньше. Поспите немного. Завтра будет долгий день.
Уже почти пять, когда я запираю здание и поднимаюсь наверх. Габриэлла уже должна была вернуться с балета. Возможно, мне даже повезет застать ее до того, как она примет душ. Мне нравится предлагать свою помощь в очищении труднодоступных мест.
Перспектива Би всей в мыле и мокрой заставляет меня подниматься, перепрыгивая по две ступеньки за раз. Ее дверь не заперта, поэтому я стучу один раз и вхожу внутрь. Я уже работаю над пуговицами на своей рубашке.
— Надеюсь, ты грязная, Би! Потому что я планирую сделать тебя еще грязнее, прежде чем вылизать до… — Я резко останавливаюсь, проходя мимо кухни.
Габриэлла в своем танцевальном костюме, ее волосы зачесаны назад и влажные от пота, глаза широко раскрыты от ужаса. Рядом с ней в костюме-тройке, который, судя по покрою, определенно итальянский, стоит ее отец.
Я никогда не забуду его холодный, полный ненависти взгляд.
Тот же самый, который сейчас нацелен прямо на меня.
— Мистер Пенн-Стерлинг… — Я с трудом сглатываю. — Что вы здесь делаете?
Ее отец прищуривает глаза, глядя на обнаженную часть моей груди, и его губы кривятся от отвращения, когда его взгляд возвращается к моему.
— Ты уверена насчет этого парня? — Он явно разговаривает со своей дочерью, но его взгляд остается на мне.
Габриэлла вздыхает.
— Да, папа. — Она подходит ко мне и произносит одними губам: «Твоя рубашка», прежде чем встать рядом со мной.
Я пробегаю пальцами по каждой пуговице, застегивая рубашку до самого горла.
— Ты сказала ему.
Она пожимает плечами.
— Конечно.
— Не могу сказать, что одобряю, — рычит ее отец.
— Не могу сказать, что меня это волнует, — возражает она своим нежным голосом, который мне нравиться. — Ты хочешь, чтобы я была счастлива, и Кингстон делает меня счастливой.
По смягчению выражения лица ее отца я вижу, что этот голос оказывает на него такое же воздействие. Но выражение снова становится жестким, когда Габриэлла обнимает меня за поясницу и прижимается ко мне.
Она такая чертовски храбрая. Нужен стальной позвоночник, чтобы противостоять таким людям, как наши отцы.
— Думаю, сейчас самое подходящее время, чтобы сообщить тебе. — Она смотрит на меня с обожанием. — Я влюблена в него.
Ее отец моргает, как будто это новая информация для него. Или, может быть, это не ново, но он только сейчас пытается в это поверить.
Его челюсть ходит взад-вперед, как будто мужчина работает над списком «за» и «против», который, вероятно, включает в себя мою смерть и исчезновение.
— Ты хотел, чтобы я исцелилась. Чтобы снова вернулась к жизни. — Она смотрит на меня с улыбкой, которая пронзает мою грудь. Если бы мы были одни, эта ухмылка заставила бы жестко трахнуть ее там, где она стоит. Девушка ухмыляется, как будто чувствует направление моих мыслей.
— Все, чего я хочу, чтобы ты была счастлива. — Мужчина засовывает руки в карманы брюк и смотрит в пол. — Ты заслуживаешь этого.
— Могу сказать от всего сердца, папа, теперь я счастлива. — Она прижимается ко мне, как бы подчеркивая свое заявление.
— Как бы то ни было, — говорю я, — вы сказали мне держаться от нее подальше той ночью в больнице, и я действительно пытался. Но я люблю вашу дочь и не смог оставаться в стороне вечно.
— Ладно, хорошо, — произносит ее отец и отмахивается от нее. — Достаточно. Я понимаю.
Габриэлла закатывает глаза, но улыбается.
— Почему бы вам двоим не переодеться, и я угощу вас обоих ужином.
— Вам не нужно…
Его пристальный взгляд останавливается на мне.
— Ты хочешь моего благословения на отношения с моей дочерью?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я… полагаю? — По правде говоря, я бы встречался с ней с его разрешения или без него. Но полагаю, что его благословение значит для Габриэллы больше, чем я мог понять.
— Отлично. Одевайтесь, и пошли.
— Мне не нужно переодеваться. Но я подожду Га…
— Нужно. — Он морщится. — Эта рубашка вся в крошечных летающих членах, — говорит он и смотрит на часы. — У вас есть десять минут.
— Эй, — говорит Габриэлла, улыбаясь. — Мне нравится эта рубашка. Носи её.
Маленькая бунтарка.
— Если ты так говоришь.
— Я не собираюсь появляться на публике с ним в рубашке с членами, — ворчит ее отец. — Десять минут! — снова повторяет он, прежде чем закрыть за собой дверь.
— Срань господня, — выдыхаю я.
Я все еще пытаюсь регулировать свое сердцебиение. Знал ведь, что рано или поздно мне снова придется встретиться с ее отцом. Но не думал, что это будет так скоро.
— Почему ты не предупредила меня, что он здесь… Эй, что ты делаешь?
Она уже сняла леггинсы и стягивает рубашку и спортивный бюстгальтер.
— Переодеваюсь.
— На кухне? — Я поправляю свой быстро набухающий член. Эй, это не моя вина. Моя женщина в стрингах и больше ни в чем — это искушение, которому невозможно сопротивляться.
Габриэлла наклоняется, чтобы поднять свою одежду.
Я стону от этого зрелища.
Она выпрямляется и ухмыляется.
— У нас десять минут.
— Я заставлю тебя кончить за две.
Ее глаза вспыхивают.
— Хочешь поспорить?
Я подхожу к ней одним большим шагом и прижимаю ее спиной к холодильнику. Запускаю одну руку в ее конский хвост, а другую — в перед ее трусиков.
— Черт. — Я прижимаюсь своим лбом к ее лбу. — Ты уже мокрая.
Ее дыхание прерывается, когда я просовываю пальцы внутрь.
— Мое тело было подготовлено к совместному приему душа.
Я прикусываю ее нижнюю губу и тяну, прежде чем отпустить с рычанием.
— Я меняю свою ставку. Одна минута.
Она стонет и покачивает бедрами под моей рукой.
— Ты моя, Би. Ты ведь знаешь это, верно? — Я вырываю долгий стон из ее горла. — Ты такая красивая. — Я провожу губами по ее шрамам, оставляю поцелуи на натянутой коже и благодарю Бога, что она здесь, что она жива. Что она моя. — Ты делаешь мой мир прекраснее.
Габриэлла закидывает ногу на мое бедро, придвигая свое сочащееся тепло ближе.
— К черту это. — Ровно через несколько секунд я выпускаю свой стояк, оттягиваю ее трусики в сторону и погружаюсь так глубоко, что обе ее ноги отрываются от земли. Девушка обхватывает меня ногами. Я толкаюсь вперед с отчаянной потребностью проникнуть в нее. Ее тело напрягается. Губы приоткрываются во вздохе. Я целую ее. Ее вкус наполняет мой организм и разжигает мое желание. Сильнее. Глубже. Я посасываю ее губу и прикусываю зубами. Девушка напрягается, ее тело подает все сигналы о том, что она близко. Ее оргазм разрывает ее на части и вызывает мой собственный.
У меня кружится голова, а ноги дрожат, но не перестаю двигаться, растягивая удовольствие от нашего взаимного освобождения. Нет никакого земного сравнения с тем, что я чувствую, когда занимаюсь любовью с Габриэллой. Мягко и медленно, жестко и быстро, долго и грязно, независимо от того, как мы это делаем, где это делаем, я всегда переполнен любовью, которую испытываю к этой необыкновенной, сложной женщине.
Опустошенный, насытившийся и совершенно чертовски ошеломленный, я отстраняюсь и смотрю вниз на ее мягкую улыбку.
— Три минуты, — говорит она, ее голос такой хриплый, что я снова твердею, все еще находясь внутри нее. — Я выиграла.
— Означает ли это, что я твой сексуальный раб на один день? — Я целую ее в лоб и осторожно опускаю ее ноги на пол.
— День?
Я прикусываю губу, когда выхожу из нее, чертовски раздраженный тем, что мы не можем перенести это в спальню и продолжить с того места, на котором остановились.