Читать интересную книгу Иван III - Николай Борисов

Образование Русского централизованного государства (1462–1533 гг).

Итак, положив полжизни на борьбу с удельной системой, отправив в мир иной, во мрак темницы или в изгнание с десяток удельных князей, Василий Темный своим завещанием воссоздавал почти ту же самую политическую ситуацию, какая существовала в начале его правления! Разница заключалась лишь в том, что прежде на уделах сидели двоюродные и троюродные братья, а теперь их места заняли родные братья — сыновья Василия Темного. Может показаться, что этот парадокс отбрасывает нас на несколько десятилетий назад, во мрак бессмысленного и бесцельного.

И все же в решении Василия Темного воссоздать удельную систему была определенная логика. Она строилась на нескольких данностях. Данность первая — наличие у великого князя в момент составления завещания пяти сыновей. В эпоху, когда люди имели столько детей, «сколько Бог даст», с этим ничего нельзя было поделать. (В общей сложности, вместе с умершими в младенчестве, Василий II имел десять детей (152, 96 — 118).) Более того, многодетность считалась признаком здоровья и процветания правителя. Ее прославляла Библия. Она служила для династии своего рода страховкой на случай чрезвычайных обстоятельств — войны, эпидемии, мятежа. Летописец сравнивает сыновей князя со стрелами в его колчане: чем больше стрел, тем сильнее князь в сражении.

Данность вторая. Каждый сын должен был после кончины отца получить в наследство собственный удел. Князь, не имеющий собственного удела, — жалкая и несчастная личность. Он вынужден наниматься на службу к какому-то более сильному правителю. Многие измельчавшие князья или князья-изгои шли по этому пути. Но кто же толкнет на него собственных сыновей? Даже если допустить, что, переступив через свое отцовское чувство, стерпев упреки и вопли жены, Василий Темный во имя укрепления государства оставил бы всю территорию Московского и Владимирского княжения в руках одного Ивана, — он тем самым поставил бы старшего сына в крайне тяжелое положение. Обделенные братья тут же кинулись бы искать сочувствия в Литве или Орде. Под их знамена потянулись бы все недовольные возвышением Москвы. В итоге страна оказалась бы ввергнутой в новую страшную смуту, сопровождаемую внешним вмешательством.

Таким образом, удельная система обладала способностью к самовоспроизведению. Ее нельзя было даже утопить в крови массовой резни меньшой братии. (Этим методом в XIII–XIV веках не раз пытались решить проблему рязанские князья. В XIV столетии к нему прибегали татарские ханы.) На месте отрубленных голов тотчас вырастали новые.

К тому же на пути братоубийства легко было стяжать горькую славу проклятого Богом и людьми Святополка Окаянного. Понимая все это, московские великие князья до Василия II боролись с уделами настойчиво, но практически без «хирургического вмешательства».

Лучшим «терапевтическим» средством было постоянное увеличение в духовных грамотах доли старшего сына — наследника великокняжеского стола. Со временем его материальное (а значит и военное) превосходство над младшими братьями становилось столь значительным, что почти исключало возможность мятежа. Иван III получил от отца в свое непосредственное управление «около половины территории: четырнадцать городов против двенадцати, поделенных между остальными четырьмя сыновьями» (65, 108).

Другим средством был захват великим князем всех выморочных уделов и новоприобретенных территорий без выделения какой-либо их части удельным князьям. Но если в первом случае воля отца (гарантом соблюдения которой обычно назначалась мать) исполнялась безропотно, то во втором произвол старшего брата неизменно становился причиной недовольства младших. Их фронда могла принимать самые различные формы, вплоть до восстания.

Многолетняя тяжелая борьба с мятежом своих младших сородичей заставила Василия Темного прибегнуть к тем «хирургическим» средствам, которых московские князья прежде благополучно избегали. Он заточил в темницу одного своего кузена (Василия Косого), отравил другого (Дмитрия Шемяку), отправил в изгнание третьего (Ивана Андреевича Можайского). Во мраке темницы коротал свои дни и невзначай забывшийся шурин — Василий Ярославич Серпуховской. Новое средство требовало крайней осторожности в обращении — одна оплошность стоила Василию II глаз, — но при этом было весьма эффективным. С его помощью он почти ликвидировал удельную систему в Московском княжестве. И по необходимости воссоздав ее своим завещанием, он вместе со старой проблемой передал своему наследнику Ивану и новый способ ее решения. Затруднение состояло лишь в том, что теперь речь шла уже не о двоюродных братьях, а о родных…

Начало самостоятельного правления князя Ивана было на редкость спокойным. Под 1462 годом, кроме известия о кончине Василия Темного и перехода московского великокняжеского престола к Ивану Васильевичу, летописцы не сообщают почти ничего. Один только новгородский летописец, словно предвидя что-то недоброе, горько жалуется: «Тая же весна тяжка бысть хрестьяном: бысть дни снежны, бурны, студены, бестравны и до Троицына дни…» (23, 208). Нет известий о торжествах по случаю начала нового княжения. Вероятно, князь Иван и не устраивал никакого торжества: он был титулован великим князем, соправителем отца еще в 1448 году (83, 132). Нет известий о признании Ордой нового великого князя. Вероятно, такого признания Ивану уже и не требовалось. Нет известий о гонениях на прежних фаворитов и возвышении новых. Вероятно, за долгие годы соправительства Иван сжился с окружением отца и не имел желания его менять. Словом, смена власти произошла как-то буднично и незаметно. Прежде князь Иван был, так сказать, «нареченным» великим князем — по титулу и по семейному положению. Однако все важные решения принимал (и нес за них политическую и моральную ответственность) Василий Темный. Теперь Иван занял место отца, со всей полнотой власти и ответственности.

И все же вступление Ивана на отцовский престол, при всей его предопределенности и бесспорности, конечно, привлекло всеобщее внимание. Появление молодого и обаятельного великого князя на троне, где привыкли видеть его страшного отца, было событием радостным и вселявшим надежду. Сам Иван чувствовал потребность отметить свое восшествие на престол каким-то памятным деянием. К тому же ему хотелось самым наглядным образом закрепить право на престол за своим четырехлетним сыном Иваном Молодым. Государь не был уверен в том, как поведут себя младшие братья в случае его внезапной кончины. Лучшим способом заявить о себе и о своем сыне как о новых правителях «всея Руси» Иван счел чеканку золотых монет. Одна такая монета сохранилась в собрании Государственного Эрмитажа и известна в нумизматической литературе под названием «угорского» или «московского» золотого Ивана III. Это золотая монета весом 3,59 грамма, выполненная по образцу золотого дуката венгерского короля Матвея Корвина (1458–1490). На лицевой ее стороне — изображение стоящего человека с секирой в одной руке и державой — в другой; на оборотной — разделенный на четыре поля геральдический щит Корвинов. Надпись на лицевой стороне — «князь великий Иван Васильевич», на оборотной — «князя великого Ивана Ивановича всея Руси». Полагают, что эти монеты чеканил для Ивана III в 1462 году живший в Москве итальянец Джакопо (131,285). «Московский золотой 1462 года не только был декларацией внутренней политики Ивана III, он должен был свидетельствовать о международном значении Руси, о том, что и она, как и другие европейские государства, имеет свою золотую монету. Характерно, что три таких золотых были посланы… миланскому герцогу, а два других — иноземным мастерам, направлявшимся работать в Россию» (131, 288).