Не на высоте оказались также группы офицеров связи, направленные на узловые станции в новых районах. В их составе находились люди малодеятельные, не знающие ни страны, ни ее обычаев, ни даже языка, и они-то должны были руководить движением транспортов и частично помогать организационно. Поэтому не удивительно, что было много нареканий, люди подолгу блуждали без нужды, а то и совсем терялись.
Все же переброска началась. В большие морозы, временами доходившие до 45°, солдат срывали с мест их постоянного жительства, где их руками все уже было оборудовано и подготовлено для зимовки, вынуждали ехать буквально в неизвестность, чтобы вновь осваивать местность, готовить жилища и т. д. Встает вопрос: действительно ли это вызывалось необходимостью? Формировать новые части на юге еще куда ни шло, однако перебрасывать на юг, да еще во время самых жестоких морозов, уже созданные, заведомо зная, что они должны пойти на фронт, было полным абсурдом.
Тем не менее все пришло в движение (наши штабные втайне питали надежду, что уйдут в Иран и уже не вернутся; поэтому-то они так спешили на юг и направляли туда всех и вся)[58].
Отношения с англичанами становились все более близкими и сердечными. Пользуясь тем, что во время пребывания Сикорского вокруг него вертелось много англичан, Андерс старался еще в Москве сблизиться с генералом Макфарланом. Он попросил его, как сам рассказывал, в целях большего сближения и взаимного знакомства прикомандировать одного из своих офицеров в качестве постоянного офицера связи при штабе Польской армии.
Макфарлан весьма охотно пошел навстречу такому предложению и прислал к нам подполковника Гулльса, о котором лично ходатайствовал Андерс. Гулльс хорошо знал Советский Союз, в совершенстве владел русским языком, уже в 1914–1918 годах был на Кавказе, разбирался в вопросах нефти и проблемах Ближнего и Среднего Востока.
Между тем поезда после десятидневного путешествия достигли места назначения. 5-я дивизия прибыла в район Джалал-Абада, расположенного на узбекско-киргизской границе, в Ферганской долине.
Городок был небольшой, бедный и некрасивый. Окрестности, где расположились полки, — тоже. Долина была сырая, заболоченная. Зато места подальше выглядели необыкновенно красиво. Вокруг высились горы Тянь-Шаня, вершины которых были покрыты снегами ослепительной белизны. В ясные, тихие дни можно было видеть Крышу мира — Памир.
В этих районах находилось уже множество поляков, приехавших сюда значительно раньше частей. Два полка дивизии расположились в районе деревни Благовещенки, где было довольно терпимо: вблизи протекала речка, и окрестности выглядели довольно приятно. Третий полк разместили в деревне Сузаки. В самом Джалал-Абаде остановились командование и службы дивизии. Переброска войск на новое место осуществлялась в товарных вагонах, оборудованных нарами и печками. Когда выезжали, стояли сильные морозы, а в конце путешествия солдаты стали снимать шинели; было тепло, хотя дождливо и пасмурно.
Путь из Европы в Среднюю Азию через Уральские горы, степи Казахстана, через совершенно неизвестные районы и города, например Кзыл-Орду и другие, проделали отлично и к месту назначения доехали благополучно. 15-й полк, прибыв в Джалал-Абад, после выгрузки прошел по городу строем с оркестром, с веселыми, задорными песнями.
Воинские части стали на юге бурно разрастаться — огромное число скопившихся там еще поздней осенью людей целыми группами вступало в армию. Донесения, однако, по-прежнему направлялись в Бузулук; штаб армии пока еще не снимался со своего места.
Тем временем польское командование выдвигало все большие требования. Андерс напоминал о вооружении для 6-й дивизии, но на вопрос представителя советского командования, когда войска смогут пойти на фронт, давал уклончивые ответы. Обстановка оставалась неясной.
Чтобы хоть немного смягчить трения, вновь возникшие между штабом Польской армии и представителями Красной Армии, в Бузулук в конце января приехали представители Генерального штаба Красной Армии. На совещании, состоявшемся в кабинете командующего польскими вооруженными силами в СССР, с нашей стороны присутствовали Андерс, Богуш, Окулицкий и я. Обсуждали вопросы обучения войск, а также возможные сроки приведения Польской армии в полную боевую готовность. Андерс заявил, что точной даты назвать не может, поскольку хорошо не знает, что делается на юге, где должны формироваться новые соединения; ему известно лишь, что туда прибывает много людей призывного возраста. Был затронут вопрос призыва в армию, и тут Андерс выступил с весьма странной просьбой: не направлять к нему польских граждан из национальных меньшинств, прежде всего евреев, а также украинцев и белорусов. Когда советский представитель заметил ему, что это ведь польские граждане и в польско-советском договоре сказано о том, что в Польскую армию будут приниматься все граждане Речи Посполитой, Андерс ответил, что евреев так много, что они заполонят всю армию и изменят ее характер. Перед войной в Польской армии евреев было около трех процентов, а сейчас их насчитывается, вероятно, больше двадцати, что он считает недопустимым. Далее он утверждал, что не уверен в том, как будут вести себя на фронте украинцы; он-де опасается, что во время боя они станут переходить на немецкую сторону, могут вести враждебную Советскому Союзу пропаганду, и это потом будет отнесено за счет Польской армии. Одним словом, он как командующий хотел бы иметь с точки зрения национальной армию однородную, за которую он мог бы нести полную ответственность.
Советский представитель попросил Андерса изложить свои соображения по этому вопросу в письменном виде для представления в Генеральный штаб Красной Армии. При этом он заметил, что подобные предложения могут в призывных комиссиях вызвать замешательство, так как комиссии не сумеют объяснить польским гражданам, почему их не принимают в армию[59].
После такого выступления Андерса прием призывников был временно приостановлен: инструкции, направленные по этому вопросу призывным комиссиям, создавали возможность для больших злоупотреблений, насаждали в армии антисемитизм. Кроме того, своим выступлением Андерс разделил польских граждан на две категории, что с политической точки зрения являлось абсурдом, не говоря уже о том, что в итоге на многие тыс. человек уменьшался приток пополнения в нашу армию.
Посол Кот, не зная существа вопроса, 8 февраля 1942 года, то есть спустя каких-нибудь две недели после упомянутого совещания, телеграфировал Сикорскому: «…Советы усилили свою подозрительность в отношении армии, и мы чувствуем их желание искусственно ограничить приток солдат в армию…».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});