Читать интересную книгу 365 лучших сказок мира - Владимир Одоевский

– Нет, мне осталось теперь только «это». Что делать? Старость. А где ты был все эти годы?

«Я побывал в Плимуте; я побывал в Дувре, я шатался по всему свету», – пропел старик строфу из старой песни. – И, – прибавил он, – мне кажется, я знаю старую Англию лучше многих.

Повернувшись к детям, он подмигнул им.

– Вероятно, тебе рассказали много небылиц. Я изучил Англию вплоть до Вайльдшайра. Там меня даже надули, продав мне плохую пару садовничьих перчаток, – заметил Хобден.

– Лгут и надувают повсеместно. Но ты, Ральф, все же поселился на старом пепелище.

– Нельзя пересадить взрослое дерево, оно умрет, – сказал Хобден и засмеялся. – А я умирать хочу не больше, чем ты желаешь помочь мне просушить мой хмель.

Старый исполин прислонился к стене у камина, развел руками и сказал:

– Найми меня.

И два приятеля захохотали. Скоро дети услышали, как их лопаты заскребли по холсту, на котором лежал слой желтых шишек хмеля, сушившегося над огнем; когда же старики переворошили хмель, сарай наполнился сладким, навевающим дремоту запахом.

– Кто это? – шепотом спросила Уна Пчелиного Мальчика.

– Знаю не больше, чем вы оба… если вы знаете, – с улыбкой ответил он.

По сушильным доскам топали ноги; раздавались голоса разговаривающих. Сквозь отверстие пресса прошел мешок; он наполнился и растолстел, когда старики насыпали в него хмель. «Звяк» – лязгнул пресс и расплющил мешок в лепешку.

– Тише! – крикнул Хобден. – Не то разорвешь холст. Ты не осторожнее быка фермера Глизона. Садись-ка к огоньку. Теперь дело пойдет.

Старики вернулись к камину; Хобден открыл ставни, чтобы посмотреть, готов ли картофель, а Том Шосмис сказал детям:

– Посильнее посолите картофелины. Это покажет вам, какого сорта я человек. – Он опять подмигнул, Пчелиный Мальчик снова засмеялся, а Уна широко открыла глаза и посмотрела на Дена.

– Я-то знаю, что ты за человек, – проворчал старый Хобден, собирая картофелины.

– Ты знаешь? – Том зашел за спину своего друга. – Некоторые из нас не выносят подков, церковных колоколов, живой, проточной воды. Кстати, говоря о проточной воде, – обратился он к Хобдену, отходившему от очага. – Помнишь ты большое наводнение, во время которого работник мельника утонул на улице Робартсбриджа?

– Еще бы. – Старый Хобден опустился на кучу угля возле камина. – В тот год я ухаживал за моей женой. Я был возничим у Плема и получал десять шиллингов в неделю. Моя жена уроженка Марша.

– Удивительно странное место этот Марш, – заметил Шосмис, – я слышал, мир делится на Европу, Азию, Африку, Америку, Австралию и Марш.

– Уроженцы Марша думают так, – сказал Хобден. – Уж как я бился, стараясь разубедить в этом мою жену.

– А из какой деревни она была? Я забыл, Ральф.

– Из Димчерча, под стеной, – ответил Хобден, держа в руке картофелину.

– Значит, из рода Пет или Вайтгифт. Так?

– Она была Вайтгифт. – Хобден разломал картофелину, стал есть ее аккуратно, как это делают люди, старающиеся не терять ни крошки на ветру. – Пожив здесь, она стала разумна, но первые двадцать лет жизни со мной была бесконечно странной женщиной. И до чего чудесно обращалась она с пчелами!

Хобден отрезал кусочек картофелины и выкинул его за порог двери.

– Ах, я слышал, что все Вайтгифты умеют видеть дальше других, – сказал Шосмис. – А как она?

– Моя жена была честной женщиной и не занималась колдовством, – ответил Хобден. – Она только понимала значение полета птиц, мелькания падающих звезд, звука роящихся пчел и тому подобных вещей. И нередко лежала, не смыкая глаз, и говорила, что слушает призывы.

– Это ничего не доказывает, – проговорил Том. – Все уроженцы Марша – прирожденные контрабандисты. Она должна была слушать по ночам; это у нее в крови.

– Конечно, – с улыбкой ответил Хобден. – То есть когда несли контрабанду не в Марше, а поближе к нашему дому. Но не это волновало мою жену. Ее занимали нелепости; она говорила, – он понизил голос, – о фаризиях.

– Да. Я слыхивал, что в Марше в них верят. – И Том посмотрел в широко открытые детские глаза.

– Фаризии, – повторила Уна. – Феи? Волшебн… О, я понимаю.

– Жители гор, – произнес Пчелиный Мальчик и швырнул к порогу половину своей картофелины.

– Именно, – сказал Хобден. – У него (плетельщик указал на своего сына) ее глаза и ее чутье. Так выражалась она.

– А что ты думал?

– Гм, – промычал Хобден. – Человек, который вечно возится в поле, вечером занимается только сторожами дичи.

– Оставим это, – ласково попросил его Том. – Я видел, как ты выбросил за дверь хорошую часть картофелины. Ты веришь или не веришь?

– На картофелине было большое черное пятно, – с негодованием заметил Хобден.

– А я не видал пятнышка, и мне казалось, что ты хотел покормить кого-то, кому картофель мог пригодиться. Но оставим это. Веришь ты в них или нет?

– Я молчу, потому что ничего не слыхал, ничего не видал. Но если ты скажешь, что ночью копошатся не только люди, звери, птицы или рыбы, я не стану называть тебя лгуном. Но что ты скажешь, Том?

– Тоже промолчу. Я только расскажу одну историю, а ты суди о ней, как угодно.

– Пойдет речь о бессмыслицах, – проворчал Хобден, но стал набивать свою трубку.

– В Марше называли это отлетом из Димчерча, – медленно заговорил Том. – Может быть, ты слыхал историю?

– Моя жена десятки раз рассказывала мне ее… И в конце концов я верил ей… иногда.

Хобден прикурил трубку от желтого пламени своего фонаря. Том подпер рукой подбородок и спросил Дена:

– А вы бывали на Марше?

– Только в Рае, и то раз, – ответил Ден.

– Ах, это окраина. Дальше поднимаются колокольни подле церквей; мудрые старухи сидят у своих порогов; море набегает на землю; дикие утки стаями собираются в канавах. Весь Марш исполосован канавами, и там и сям видишь протоки и шлюзы. Можно слышать, как вода журчит и шумит в них во время прилива; слышишь также, как море ревет справа и слева от стены. Видели вы, до чего Марш ровен? Сперва думаешь, что легко пересечь его, но канавы и каналы заставляют дороги виться прихотливо, точно пряжу на прялках. Кружишься при ярком дневном свете.

– Это все потому, что люди отвели воду в каналы, – заметил Хобден. – Когда я ухаживал за моей женой, по всей низине шумели зеленые тростники. Да, зеленые, и властитель болот разъезжал по лугам так же свободно, как туман.

– Кто это был? – спросил Ден.

– Лихорадка и озноб. Раза два этот властитель потрепал меня по плечу так, что я весь задрожал. Но теперь болота осушены, лихорадка исчезла, и люди смеются, говоря, что властитель болот сломал себе шею в канаве. Прекрасное это место для пчел и уток.

– Люди, – продолжал Том, – жили там испокон веков. Уроженцы Марша говорят, что с самых древних времен фаризии особенно любили Марш. Им легко это знать; они, отцы и сыновья, занимались контрабандой с тех самых пор, как на овцах стала расти шерсть. И по их словам, фаризии были бесстрашны и нестыдливы, как кролики. При дневном свете их хороводы вились на открытых дорогах, они зажигали маленькие зеленые огоньки в канавах, и то показывали их, то прятали, ну точно честные контрабандисты свои фонари. А иногда запирали церковные двери перед пастором и его причетником в воскресенье.

– Вероятно, это делали контрабандисты, прятавшие в церкви кружева или водку, чтобы потом убежать из Марша. Я говорил это моей жене, – заметил Хобден.

– Конечно, она тебе не верила, раз была урожденная Вайтгифт. Во всяком случае, хорошо жилось фаризиям в Марше, пока отец королевы Бес не ввел там реформацию.

– Ее одобрил акт парламента? – спросил Хобден.

– Конечно. В нашей старой Англии ничто не делается без парламентского акта, без приказа, без обнародования требований. Отец королевы Бес получил этот акт от парламента, и пошла кутерьма. Одни стали на одну сторону; другие – на другую и принялись жечь друг друга. Кто брал верх, тот и жег побежденных. Это испугало фаризий, потому что мир между людьми для них пища и питье, а злоба и ненависть – яд.

– Вот то же и с пчелами, – заметил Пчелиный Мальчик. – Пчелки не остаются в доме, где есть ненависть.

– Истина, – согласился Том. – Реформация испугала фаризий, как жнец, который идет вдоль последней полосы пшеницы, пугает кроликов. Жители лугов, лесов и вод собрались в Марш со всех сторон и стали говорить: «Благородные или низкие, все мы должны улететь из этих мест, потому что веселая Англия погибла, и нам в ней так же нет места, как и изображениям святых».

– И все они соглашались с этим? – спросил Хобден.

– Все, кроме одного древнего существа, по имени Робин. Ты слыхал о нем. Ну, чего смеешься? – спросил Том Дена. – Все это дело с фаризиями не пошло впрок Робину; уж очень он привык жить подле людей. Да и не хотелось ему бросать свою старую Англию; поэтому остальные послали его к людям просить у них помощи. Только ведь существа из крови и плоти прежде всего думают о своих делах, и Робин ничего не добился. Люди оставались глухи, они принимали его голос за отзвуки прибоя.