“Папа балует!
С папой можно подурачится…
С папой прогулка становится праздником!
Он часто покупает мороженное…”
Не было в во фразах ничего сложного, но именно подача Тиранши показывала всю глубину и боль ребёнка из неполной семьи:
“Папа и мама должны быть!
Только папа и мама делают меня счастливой!
Мама и папа, я — это моя мечта.
Мама, папа, я — полная семья!
Я очень хочу быть счастливой полностью!!!”
Правда для достоверности пришлось и Кристине в кадре, как главной маме помелькать. Ну а кто ещё мог этому мелкому очаровательному чудовищу мамкой стать?
Ну и мне пришлось поработать. Это было неправильно, я о том шипел и сквозь зубы чеканил угрозы, но дочь настаивала. Кристина краснела, бледнела, робела… Потому и сдался.
Вот так нас всех утвердили на роль. А потом я решил что точно убью Кравчик… за финальную сцену, — просто её рукой пометка была сделала, — финальный поцелуй родителей.
Правда это было до… нашего утверждения на роль.
И мы не собирались ничего из роли выходящего делать, но бл*, затянуло, так, что оторваться от губ Кравчик я сразу не смог. Утонул как вчера в её тепле и мягкости. В запахе её манящем и сладком, а вкус её не позволял оставить такой лакомый источник.
И спасло Кристину только наличие толпы в зале и бурные овации, крики зрителей-оценщиков, которые вынудили прекратить непристойность.
Я бы её трахнул! Прямо тут!
О чём мечтал уже столько времени, что пекло с каждым днём всё болезненней и нетерпимей. И из зала сбежал позорно, даже не слушая народ…
У меня, мать его, такой стояк был, что большего палева, останься я в зале, случиться уже не могло. Но даже охладиться спокойно не вышло! До своего кабинета не добежал — вильнул в общую уборную для персонала. Только кран с холодной водой врубил, вездесущий Сэм подоспел.
Пока я умывался/охлаждался, чертыхаясь, что плоть так быстро не усмирялась, Польски к писсуару подошёл:
— Мда, тяжко вам, — совсем не вовремя звучал парень.
— Нормально, — буркнул я, очередную порцию воды в лицо плеснув.
— Угу, — слишком понимающе-уличающе кинул Саймон, аккурат со звуком струи в нужник.
— Вам везёт, что Кристинка не понимает до конца, как на вас действует, а так бы…
— Не умничай, таких не любят…
— Так мне и не нужна всеобщая любовь, — пропел Польски. — Кристинку жаль…
Я метнул на парня гневный взгляд.
— Что? — продолжал звучать Сэм. — Я вам не враг, но Кравчик мне как сестра. Вас надолго не хватит, а она правда хочет работать в вашей компании. Смешивать личное и работу… — неопределённо мотнул головой Польски, заправляя хозяйство в брюки под молнию. — В общем, — отмахнулся уже у раковины рядом со мной, — итог один, — наши взгляды встретились в огромном зеркале.
— Тебе нужно держать язык за зубами, — решил я поставить Сэма на место. — Иначе так и не будет у тебя друзей. Никому не нужны такие умные и говорливые. Молчание — золото!
— Поэтому вы богатый и несчастный? — вскинул брови парень, омывая руки.
— А ты бедный и одинокий, — парировал я. Другого ответа не нашёл. Зло утерев руки и лицо, вернулся в зал.
Последние штрихи доделывали неторопливо и уже без заказчиков. Ну и я оставил команду — Лерку домой решил отвезти.
Но у меня горечь во рту осталась, когда мы с Кравчик столкнулись на улице, на парковке. Я предложил её довести, чему была несказанно рада Тиранша, но Кристина, потупив взор, отозвалась:
— Спасибо, но я на своей, — и покраснела смущённо. Впервые я не был рад скорому выполнению своего слова. Тачку Кравчик уже оказывается доделали.
— Спасибо ещё раз, — это она бросила, когда мы в стороны расходились, каждый к своей машине.
По дороге домой мелкая уснула, а я задумчиво крутил баранку и ковырялся в мыслях. Где же я так в жизни согрешил, что сейчас горю в Адском огне, а просвета к миру не вижу?
Кристина
Я ехала домой…
В общем, всё в лучших традициях: на каждом светофоре залипала в телефон, будто ждала какой-то весточки от “непонятно кого” и каждый раз невольно вздрагивала при виде чёрных машин, будто в каждой из них мог ехать Роман, с сидящей рядом в детском кресле, Леркой. Я их ждала. Чёрт! И очень мучилась из-за поцелуя на съёмках. Самого настоящего, не шуточного, не наигранного, потому что мы банально не актёры, чтобы ТАК “играть”.
И Макс эту рекламу увидит.
И будет скандал.
И будут вопросы.
И я этого не хотела не из-за трусости, а потому что вообще не хотела никаких разборок.
Снова за спиной мелькнули крылышки свободы и безответственности.
Я с Максом…
Звонок не дал оформиться мысли, и я с удивлением обнаружила, что звонящий — не Роман.
И с чего бы ему звонить?..
— Привет, Ма, как Греция?
— Сыро, — перевела дух моя дрожащая, с которой мы не говорили уже недели три. Переписки и лайки в “Инсте” не в счёт. — Я чувствую, что у моей крошки на душе кошки, — пропела маман. — Твой папенька бросил меня у бара и смотался узнавать про какие-то там катера, скучища такая… не хочу никаких катеров. Ты там цветочки поливаешь? — прыгала с темы на тему, а в этом она была профи.
— Нет, — призналась, с большим вниманием следя за дорого и вытягивая шею, чтобы оценить ситуацию и избежать очередной аварии.
— Как головушка твоя? Не болит? Мы с отцом такие нехорошие, пока ты страдаешь — отдыхаем…
— Да не страшно, — усмехнулась в трубку, действительно не испытывая сожалений.
Есть они в городе или нет, я знала, что они за меня, а слушать их переживания — увольте! Мама любитель нагнетать… Так и хочется всякий раз крикнуть: “Да знаю я, что вы волнуетесь и любите меня! Но и так тошно!”. А мама именно нагнетала и была в этом неподражаема.
— Как Максик? — выделила имя моего жениха, но с лёгкой насмешкой. Она его не воспринимала, и редкое общение случалось только потому, что я с Кравцовым встречалась. В противном случае, уверена, ни мама, ни папа бы и не вспоминали о его существовании.
— Ма, хочу с ним… расстаться, — вдруг выдала то, что совсем не планировала. На том конце, в Греции, повисла тишина. Прям вся страна, кажется, замолчала и прекратила свои дела.
— О. Боже. Мой! — Я чуть не оглохла от радости на другом конце провода. — Наконец-то!
— Тебе же он нравился… — невнятно пробурчала я.
— Ну да — милый малый, — отмахнулась легкомысленно мама. — Мне многие нравятся. Ничего такие… красивые, болтливые, успешные… Но не значит, что с ними стоит общаться, встречаться, родниться, — тараторила по обычаю. — А ты… — мама притихла, будто собиралась задать неловкий вопрос. — Точно решила? — ещё одна щекотливая пауза. — Да же? — с робкой надеждой услышать “да”.
— Ну как… — мямлила, не зная, как сформулировать мысль. — Я с ним ещё не говорила, и судя по тому, что он в командировке — не поговорю, — бессвязно лепетала, продолжая глазами следить за дорогой и нужным поворотом, куда сворачивала. — Но “да”, решила.
— Тогда вот что, — мама воодушевилась, — не откладывай в долгий ящик. Иди — и делай! Ты с ним сама на себя не похожа, звиздец какой-то. Затюканная калоша, ей богу! — огорошила тирадой. — Ты моя бохо-дива, а не не понять что. Брр, скучища! Зви-здец, просто! Три года! Три! — вторила с нажимом, словно пыталась до моих мозгов достучаться. — Крис, ну это не шутки, это звиздец! Зви-здец! — пластинкой заезженной повторяла глупое словечко. — Ау! — секундой погодя, когда на линии повисло молчание. — Алло, гараж! — очередная попытка докричаться, но не до меня, а так… обороты речи, когда упорно привлекают внимание. — Что это вообще за мужик такой?..
Дальше маман пошла во все тяжкие, как обычно. И это при том, что никогда её моя личная жизнь в этом смысле не интересовала. Всё было очень отстранённо, на расстоянии вытянутой руки и зажатой в ней для верности швабры. Не оттого, что мы друг друга не любили, просто очень уж мама боялась нарушить моё “личное пространство”, как в своё время делала её мать. По этому плану, мы должны были стать подружками, но такого тоже не вышло, слишком уж разные цели и ценности. И взгляды на жизнь.