чек на предъявителя на пять тысяч франков. Адель повертела его в руках и усмехнулась. Что это было? Предупредительность или желание доказать свою состоятельность? Письмо русского князя она восприняла серьезно и не скомкала его, как предыдущие, а отложила в сторону. Для особых сомнений не было оснований: сам Фердинанд сказал, что этот русский богат, да разве не все русские князья богаты? Но Адель смущал возраст Тюфякина. Она еще никогда не имела дела со стариками. Словом, над этим надо было поразмыслить. Выбрасывая Тюфякина из головы, Адель вернулась к дочери, подняла ее на руки, уложила в атласное одеяло на постели и сама легла рядом.
Она могла часами забавляться вот так с малышкой - играть с ней, лепетать что-то невразумительное, улыбаться, поднося розовые крошечные пяточки к губам. Дезире засучила ножками и заулыбалась, открывая беззубый ротик; глаза ее, синие, огромные, светились доверчивой радостью. Адель, сама едва сдерживая смех, пощекотала губами щечки Дезире, перецеловала каждый пальчик на руках.
- Люли-люли, моя крошка, - прошептала Адель, слегка встряхнув погремушкой. - Скоро все изменится, Дезире. Скоро мы с тобой съедем с этой квартиры, потому что у нас будет другой, лучший дом. Ты будешь расти во дворце, и я тобой буду очень гордиться…
Она часто говорила с дочкой, рассказывала о своих планах, даже о трудностях, и ей казалось, что Дезире ее понимает. А если она и не понимала, то, по крайней мере, всегда оставалась самым дорогим, самым родным для Адель созданием.
Шум раздался в прихожей. Адель, обернувшись, увидела, что в спальню входит Жиске. Он довольно часто приходил вот так, без доклада, без предупреждения, часто заставал Адель в домашнем виде, но сейчас его визит был уж чересчур неожидан.
Он приветствовал ее веселым смехом:
- Так вот, значит, где виновница вчерашнего переполоха? Она, оказывается, спит до полудня, а потом забавляется с моей крестницей!
Адель, слегка удивленная, приказала:
- Кофе для господина Жиске, Жюдит. Или, может быть, вы хотите чего-то еще?
- Рюмку коньяка, - сказал Жиске. - Этого будет достаточно.
Адель, усаживаясь поудобнее, спросила:
- О каком переполохе вы говорите?
- О том, что случилось вчера в Опере. Меня чуть не разбил паралич, когда я увидел вас в обществе герцога. Согласитесь, что уж меня-то можно было поставить в известность.
Адель передернула плечами:
- Я была уверена, что вы ждали чего-то подобного. Я хотела лишь сделать вам приятный сюрприз. Кстати, вы ничего не заметили?
- Что вы имеете в виду?
- Белое платье… Я надела его по вашему совету и только ради вас.
Жиске покачал головой:
- Благодарю. Однако, Адель, вы удивляете меня. Боюсь, что я действительно не так хорошо вас знал.
Он прошелся по комнате, взял с подноса рюмку, залпом выпил коньяк и, когда взгляд его упал на футляр с диадемой, сразу оживился:
- Да, вот еще что. Эта диадема… Не думаю, чтобы она стоила дешево.
- Она стоит тридцать тысяч.
- Это я понял. Вы, очевидно, обходитесь принцу очень дорого.
Адель со вздохом поднялась:
- Это единственный его подарок. Фердинанд небогат. И я…
- И вам он нужен лишь для поднятия престижа, - закончил Жиске. - Но ведь такой престиж стоит дорого. Можно ли поинтересоваться, сколько вы задолжали?
Адель предвидела, что Жиске проницателен. Однако уж такой невероятной догадливости трудно было ожидать.
- Вы, как всегда, попали в точку, господин префект. Я не так уж много бывала с Фердинандом в обществе, но те три или четыре выхода, которые мы сделали, обошлись мне в сорок тысяч.
Жиске качнул головой:
- Гм. Солидная сумма. Ну-с, и как же вы намерены выпутываться? Продадите диадему?
Адель фыркнула:
- Я никогда не продаю подарков принцев крови.
- Что же тогда?
Она протянула ему письмо Тюфякина. Жиске достаточно было лишь взглянуть на первые строки, чтобы все понять; он отложил записку, наклонившись, ласково пощекотал шейку своей маленькой крестницы, потом, взглянув на Адель, неторопливо ожидавшую ответа, произнес:
- Князь Тюфякин? Все это меня удивляет.
- Почему?
- Насколько мне известно, он давно уже отошел от любовных игр… то есть я хочу сказать, что он предпочитает быть зрителем и слушателем, а не участником. Ему ведь уже за семьдесят.
- Стало быть, ваша полиция докладывает вам даже такие подробности? - чуть суховатым тоном спросила Адель.
- И даже более мелкие подробности, моя дорогая. Просто я слишком галантен для того, чтобы оскорблять ими ваш нежный слух.
Наступило молчание. Адель невольно подумала: что знает Жиске о ней самой? В ее интимной жизни накопилось уже достаточно такого, что она хотела бы скрыть. Неужели Жиске знает об этом? Она читала газеты, в которых префекта полиции обвиняли в том, что он опутал сетями своих шпионов весь город.
Жиске пожал плечами:
- Впрочем, вам, вероятно, нет дела до мужских качеств Тюфякина. Он богат, душенька. - И, смеясь, добавил: - И если этот русский готов выбрасывать деньги лишь ради платонических бесед с вами, кто может ему помешать? Все абсолютно законно, уж поверьте мне как специалисту.
Адель все еще молчала. Жиске, чуть нахмурясь, спросил:
- Кстати, а что это за ваша новая выходка? Что это за сто тысяч?
Адель прохладным тоном ответила, присаживаясь к туалетному столику:
- Что? О, только то, Жиске, что со вчерашнего дня я стою сто тысяч франков.
- Сто тысяч? - Жиске прищурился. - За год или за месяц?
Она, обернувшись, улыбнулась:
- За ночь, господин Жиске. За ночь.
- Так, значит, это правда, - сказал префект.
Адель в тон ему произнесла:
- Значит, господин де Морни уже дал волю своему языку.
- Но, согласитесь же, моя дорогая, вашим требованиям не мудрено удивиться. Я не люблю Морни, но разделяю его удивление. Сто тысяч! Право же, это чересчур.
Адель негромко произнесла:
- Согласитесь и вы, господин Жиске, что было бы странно, если бы я стала спорить об этом. Я знаю себе цену. Теперь уже знаю.
- Что ж, желаю вам удачи… Однако берегитесь Морни. Это большой прохвост, а вы с ним, кажется, теперь уже враги.
- Я? Да я почти не заметила его. Однако если он вздумал враждовать - как ему будет угодно.
Она не подавала виду, что была вчера оскорблена наглым тоном герцога де Морни. Жиске, впрочем, подозревая что-то эдакое, будто между делом произнес:
- Вы действительно огорчили его, ибо, я уверен, у него нет сейчас