структур, расширения штатов, выделения новой техники и т. д. Приведем мнения наших экспертов: «То, что я слышал и видел, показывает, что государство, скорее всего, и создает этот тренд и поддерживает, чтобы иметь финансирование, чтобы продолжать держать отделы по борьбе с оргпреступностью, что они там что-то делают, борются» [эксперт 1]. «Понятие АУЕ возникло не по инициативе воров в законе, это ерунда. Скорее оно возникло по инициативе конкретных одаренных должностных лиц прокуратуры или МВД, которые решили „А давайте сделаем, а то у нас экстремизма мало, давайте для отчетности добавим еще такой экстремизм“» [эксперт 3]. Такая закономерность — не российское изобретение. Так, в литературе описывался случай, когда полицейское руководство одного из американских городов стимулировало моральную панику по поводу молодежных банд, чтобы «получить федеральное финансирование специального подразделения»[480].
Один из наших экспертов указал, что переведение уголовных дел в разряд экстремистских институционально выгодно, поскольку упрощает процедуры проведения следствия: «Постановление от 17 августа удобно использовать для решения каких-то узкоспециальных задач, потому что появляется возможность привязать явление к экстремизму; у нас, если человек попадает под экстремизм, он уже не защищен. Счета арестовывают, адвокат должен сразу отчитаться, если к нему пришел экстремист, для него уже совершенно другие критерии; это очень удобный ярлык, который можно навесить. Сейчас адвокаты, юристы, бухгалтеры должны отчитываться, предоставлять финмониторинг в случае отмывания капиталов, по терроризму, экстремизму. То есть при отнесении дела к категории экстремизма значительно труднее выстраивать защиту и удобнее вести следствие» [эксперт 1].
Парадоксально, но органы, созданные для решения той или иной социальной проблемы, заинтересованы в существовании этой проблемы, иначе теряется смысл их деятельности. Так, создание в 2008 году Центра Э (полное название — Главное управление по противодействию экстремизму МВД РФ) привело к ситуации, когда крупная силовая структура не только решает важную задачу противодействия экстремизму и терроризму[481], но и выступает интересантом в расширении правового поля экстремизма — распространения статуса «экстремизм» на явления, раньше к этой категории не относившиеся. Так, перед чемпионатом мира по футболу, проходившем в 2018 году в России, Центр Э занимался футбольными хулиганами[482].
Еще один фактор, обеспечивающий институциональную заинтересованность, — карьерный. Резонансные дела, связанные с экстремизмом и имеющие политическую подоплеку, — выигрышный пункт в послужных списках отдельных сотрудников силовых ведомств. Раскрытие экстремистских групп, пресечение экстремистской деятельности украшают отчеты подразделений и идут в плюс их руководителям. Поэтому существует соблазн создавать как можно больше дел по конъюнктурным направлениям, в частности искать экстремизм там, где его нет. Карьерная мотивация никогда не декларируется открыто, о ней говорят только среди своих, для посторонних обсуждение карьерного фактора относится к сфере слухов (в той или иной ситуации непонятная настойчивость силовиков объясняется тем, что кто-то «зарабатывает звездочки на погоны»). При всей субъективности данного фактора его нельзя списывать со счетов как один из стимулов раскручивания моральных паник.
4. Конъюнктурность. Информационные процессы вокруг «движения АУЕ» резонируют со многими аспектами современной социально-политической конъюнктуры. Например, со следующими:
4.1. На протяжении последних десятилетий происходит расширение понятия «экстремизм». Его определение закреплено в Федеральном законе № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности»[483], на протяжении двух десятков лет принималось большое количество дополнительных нормативных актов.
Статистика Генеральной прокуратуры РФ[484] за последнее десятилетие показывает следующую динамику. С 2011 по 2017 год количество преступлений экстремистской направленности выросло почти втрое, с 622 до 1521. Этот стремительный рост был целенаправленно остановлен осенью 2018 года решением о декриминализации статьи 282 Уголовного кодекса[485] принятием ряда нормативных документов Верховным Судом РФ[486]. Вследствие этих решений произошел резкий спад показателя до 1265 в 2018 году и рекордных 585 преступлений в 2019 году. Однако в 2020-м — начале 2021 года снова начался рост, и очень заметный, только на первую половину 2021 года было зарегистрировано 687 преступлений экстремистской направленности.
Конечно, рост или спад количества дел об экстремизме является показателем не столько реального уровня преступности, сколько политической конъюнктуры, обусловленной принятием новых юридических норм (и кампаний по их применению), политической повесткой, высказываниями на высшем уровне и др.
На протяжении двух десятилетий значительно расширилось не только количество организаций, признанных экстремистскими и внесенных в список экстремистских организаций, составляемый Министерством юстиции РФ[487], но и изменился его качественный состав. Наряду с организациями, которые действительно стремятся к изменению конституционного строя, занимаются терроризмом и проповедуют крайние формы ксенофобии, в список были включены и организации менее деструктивные. Наиболее резонансные случаи — признание экстремистскими организациями религиозного движения «Свидетели Иеговы», оппозиционных НКО «Фонд борьбы с коррупцией» и общественного движения «Штабы Навального», действующих в рамках российского законодательства[488].
Институциональная увлеченность поиском экстремизма создает конъюнктурные предпосылки для внесения в число экстремистских явлений и профессионального криминала; введение «движения АУЕ» в правовое поле экстремизма оказывается логичным и понятным, воспринимается как часть общей тенденции.
4.2. Высокая тревожность, связанная с Интернетом. Как уже говорилось, в современном российском обществе присутствует высокая тревожность, связанная с восприятием Интернета как пространства потенциально опасного, несущего угрозу дестабилизации общества. Например, Стратегия национальной безопасности Российской Федерации, утвержденная Указом Президента РФ № 400 от 02.07.2021[489], содержит специальный раздел «Информационная безопасность», бóльшая часть которого посвящена угрозам, исходящим из Интернета. Помимо прочего, «в информационно-телекоммуникационной сети „Интернет“ (…) размещаются материалы террористических и экстремистских организаций, призывы к массовым беспорядкам, осуществлению экстремистской деятельности, участию в массовых (публичных) мероприятиях, проводимых с нарушением установленного порядка, совершению самоубийства, осуществляется пропаганда криминального образа жизни, потребления наркотических средств и психотропных веществ, размещается иная противоправная информация. (…) По политическим причинам пользователям сети „Интернет“ навязывается искаженный взгляд на исторические факты, а также на события, происходящие в Российской Федерации и в мире» (п. 52–53). Вызывает озабоченность «анонимность происходящего в Интернете» (п. 54). В Стратегии говорится, что угрозы во Всемирной сети исходят из-за рубежа (п. 49–53). Не сказано напрямую, но текст составлен так, что «использование информационно-коммуникационных технологий для вмешательства во внутренние дела государств, подрыва их суверенитета и нарушения территориальной целостности, что представляет угрозу международному миру и безопасности» (п. 49), относится и к «пропаганде криминального образа жизни», и к «совершению самоубийств», и ко многим другим внутренним проблемам России. В предыдущей редакции Стратегии (2015) деструктивному воздействию Интернета уделялось значительно меньше внимания[490], слова «Интернет» в ней не было совсем.
В Стратегии было особо отмечено, что «основным объектом такого деструктивного