Громкие разговоры, крики, требовательный стук в дверь и резкие голоса, явно не принадлежавшие клиентам этого дома, твердые шаги, не похожие на шлепанье босых ног. Что-то случилось. Взвизгнула женщина, шумно заспорили мужчины, что-то опрокинулось, наверное, стул, на улице тарахтела автомашина. Весь дом взбудоражен. Наверху кто-то пробежал по комнате, за стеной подвыпивший клиент что-то испуганно говорит своей приятельнице, справа и слева двигают стулья, скребут ключом в замке, весь дом гудит – от подвала до чердака, каждая ячейка этого человеческого улья.
Фердинанд возвращается от двери. Он побледнел, нервничает, у рта обозначились две глубокие складки.
– Ну что? – спрашивает Кристина, все еще сидя в кровати.
Когда он включает свет, она испуганно прикрывается одеялом.
– Ничего, – цедит он сквозь зубы. – Патруль, очередная проверка отеля.
– Кто?
– Полиция!
– К нам тоже зайдут?
– Вероятно. Ты не бойся.
– Нам что-нибудь будет за это?.. За то, что я с тобой?..
– Нет, не бойся. Документы у меня при себе, у портье я записал свою фамилию, не волнуйся, я все улажу. В мужском общежитии в Фаворитене, где я жил, такие проверки бывали, обычная формальность… Правда… – лицо его помрачнело, – эти формальности всегда касаются только нас. Только нашего брата они поднимают среди ночи, только за нами гоняются как собаки… Но ты не бойся, я все улажу… а сейчас оденься, пожалуй…
– Потуши свет.
Она все еще стесняется его. Руки у нее будто свинцовые, ей стоит немалых усилий натянуть на себя белье и платье. В изнеможении она опять садится на постель. С первой же секунды в этом ужасном доме чувство страха не покидало ее, и вот теперь оно стало паническим.
На первом этаже продолжают стучаться в двери. Слышно, как там ходят от комнаты к комнате. И каждый стук отдается ударом в перепуганном сердце Кристины. Фердинанд подсаживается к ней, гладит ее руки.
– Я виноват, прости. Я должен был предвидеть, но… я не знал ничего другого, а мне хотелось… мне так хотелось побыть с тобой. Прости.
Он гладит ее руки, по-прежнему холодные и дрожащие.
– Не бойся, – успокаивает он, – тебе ничего не сделают. А если… хоть один из проклятых псов обнаглеет, я им покажу. Со мной у них не выйдет, не для того я четыре года валялся в грязи, чтобы позволить каким-то ночным сторожам в мундирах измываться над собой, нет уж, они у меня попляшут.
– Не надо! – испугалась Кристина, увидев, как он нащупывает в кармане револьвер. – Умоляю тебя, не горячись! Если ты хоть немножко любишь меня, веди себя спокойно, лучше я… – Она не договаривает.
Теперь слышно, как шаги поднимаются по лестнице. Кажется, будто совсем рядом. Их комната третья, в первую уже стучат. Оба затаили дыхание, сквозь тонкую дверь слышен каждый звук. С первой комнатой разделались быстро, вот и вторая. Тук-тук-тук, трижды по дереву, потом распахивается дверь, и чей-то пьяный голос кричит:
– Вам больше делать нечего, как приставать к порядочным людям по ночам? Ловили бы лучше бандитов!
– Ваши документы! – звучит в ответ строгий бас. Затем, чуть тише, что-то добавляет.
– Моя невеста, да-да, невеста, – громко и с вызовом говорит пьяный голос, – могу доказать. Мы уже два года встречаемся.
По-видимому, этого достаточно, дверь с шумом захлопывается.
Сейчас их черед. От соседнего порога четыре-пять шагов. Вот они: топ, топ, топ… У Кристины замерло сердце. Стучат. Фердинанд спокойно идет навстречу полицейскому инспектору, который тактично стоит в дверях. У него круглое, вполне добродушное лицо с кокетливыми усиками, только вот воротник мундира, наверное, ему давит, и приятное в общем-то лицо побагровело. Нетрудно представить себе, как он выглядит в штатском костюме или без пиджака, как приглашает на танец, качнув чуть захмелевшей головой… Но сейчас он, нахмурив брови, спрашивает:
– Документы при вас?
Фердинанд останавливается перед ним.
– Вот. Если угодно, могу предъявить и военные, они всегда при мне: мы, фронтовики, привыкли, что к нам из-за всякой чепухи придираются.
Инспектор, не обращая внимания на резкий тон, сличает удостоверение с регистрационным бланком, потом мельком оглядывает Кристину, которая, отвернувшись, сидит на стуле, будто на скамье подсудимых. Еще раз взглянув на Кристину, уже мягче инспектор спрашивает:
– Вы знаете даму лично… то есть… давно знакомы с ней? – Он явно хочет проявить снисходительность.
– Да, – отвечает Фердинанд.
Козырнув, инспектор поворачивается к двери. Взглянув на Кристину, униженную, вырученную лишь его словом, Фердинанд в ярости делает шаг к полицейскому.
– Позвольте спросить… вот такие ночные налеты устраивают также в отеле «Бристоль» и других отелях на Ринге или только здесь?
Инспектор, с подчеркнуто служебной миной, пренебрежительно отвечает:
– Я не обязан давать вам справки, я лишь исполняю приказ. Скажите спасибо, что я не очень придираюсь, ведь может оказаться, что данные о вашей даме в регистрационном бланке не столь уж, – он подчеркнул это слово, – основательны.
Фердинанд сжимает кулаки, его душит злоба, он прячет руки за спиной, чтобы не ударить по физиономии посланца государства; однако инспектор, судя по всему, привык к подобным вспышкам и, не удостоив его взглядом, спокойно закрывает за собой дверь. Разъяренный Фердинанд даже не сразу вспоминает о Кристине, которая не сидит, а скорее лежит бездыханным трупом на стуле. Он ласково гладит ее по плечу.
– Видишь, он даже не спросил твоей фамилии… Обычная формальность… вот только этими формальностями они отравляют жизнь и доводят людей до отчаяния. Неделю назад я читал, что… да, вспомнил… одна девушка выбросилась из окна, испугалась, что ее отведут в полицию, будут проверять на венерические заболевания… сообщат матери… И она предпочла броситься с третьего этажа… Я прочитал об этом в газете, две строчки, всего две строчки… Действительно, мелкое происшествие, мы ведь люди неизбалованные… по крайней мере, похоронят в отдельной могиле, а не в общей, как прежде… да, дело привычное… в день умирает десяток тысяч, чего уж там один человек, тем более такой, как мы, с которыми все дозволено. Да, в хороших отелях государство щелкает каблуками и держит детективов, только чтобы у дам не украли драгоценности, там никто не выслеживает ночью так называемого гражданина… А меня стесняться нечего.
Кристина еще ниже опускает голову. Ей вдруг вспомнились слова немочки из Мангейма: «… ночью тут только и ходят из номера в номер». И еще вспомнилось: белоснежные широкие постели и утренний свет, двери, которые закрываются легко и бесшумно, будто резиновые, мягкие ковры и ваза с цветами у кровати. Конечно, там все могло быть красиво, хорошо и легко, а здесь…
Ее передергивает от омерзения. Фердинанд, не зная, чем помочь, бессмысленно повторяет:
– Ну успокойся, успокойся. Все прошло.