Рэнд написал две статьи и послал их в научные журналы по рекомендации Игаля Хавнера. До публикации оставалось еще несколько месяцев. Рэнд давал интервью газетам и телекомпаниям, но не всем без разбору. Шли недели, а его имя и фотография по-прежнему мелькали в журналах, газетах и телепередачах на английском языке — конечно же, в связи с обнаруженной усыпальницей Каиафы и найденным в ней письмом Никодима к Каиафе, первым документальным доказательством существования обеих легендарных личностей.
А потом — тишина. Так же быстро, как началось, все и закончилось. Ажиотаж вокруг его открытия иссяк. Журналисты, ученые, чиновники, коллеги перестали звонить.
Рэнд пришел в замешательство. Он анализировал все, что он где-либо сказал или написал, размышляя, удалось ли ему объяснить, насколько важное открытие он сделал. Но в своих научных статьях он как раз подчеркивал огромное значение находки оссуария и свитка: ведь если первосвященник, который не просто участвовал, но возглавил суд над Иисусом, уверовал в воскресение Христа, то нет никаких причин сомневаться в том, что все описанное в Новом Завете произошло на самом деле! Но на ученых, похоже, произвел впечатление лишь факт, что американский археолог обнаружил документальное свидетельство того, что Каиафа и Никодим реально существовали, а журналистов, по-видимому, интересовали лишь драматические подробности самого процесса археологических раскопок. Ни тех ни других совершенно не занимало то, что, по мнению Рэнда, являлось главным следствием обнаружения свитка и изучения его содержания.
Рэнд решил исправить дело и стал говорить ученым и репортерам газет о том, что он называл «истинной историей». Несколько раз пытался напечатать статьи в «Нью-Йорк таймс», лондонской «Таймс» и израильской «Гаарец». Контакты журналистов предоставил ему Игаль Хавнер. Сейчас, например, он говорил по телефону с неким Вэнди Барром из «Вашингтон пост».
— Воскресение Иисуса — не такая уж новость, — заявил Барр после того, как объяснил Рэнду, что не видит смысла рассказывать читателям что-то еще, кроме самой истории обнаружения гробницы.
— Не такая уж новость? — не без иронии переспросил Рэнд. — Для верующих — может быть. А как же миллиарды остальных людей?
— Я журналист, а не проповедник. Вам лучше позвонить Билли Грэхему.
Рэнд взялся за лоб. Это был тупик, и он понятия не имел, куда двигаться дальше. Судя по мертвой тишине на том конце линии, Барр уже все сказал. Рэнд попытался подойти к вопросу с другой стороны, когда в комнату вошла Трейси.
— Пап, мы можем поговорить? — спросила она.
— Не сейчас, Трейси. — Рэнд повернулся в ее сторону, чтобы она увидела прижатый к его уху мобильник.
— Ой, извини. Не знала, что ты говоришь по телефону.
— Вы меня слышите? — окликнул Рэнд журналиста.
— Да, но я уже собирался повесить трубку. Я очень занят. Извините, ничем не могу вам помочь.
— Послушайте, давайте посмотрим на это дело с другой стороны, — настаивал Рэнд. — Если бы нашлось письменное признание стрелка, который прятался за зеленым пригорком,[55] вы бы на это клюнули?
— Это большая разница.
— В чем же она?
Вэнди Барр шумно вздохнул.
— Убийство Джона Фицджеральда Кеннеди не имеет никакого отношения к религии и вере. Это простая и понятная история.
— Об этом я вам и толкую, — не сдавался Рэнд. — Обнаружение усыпальницы Каиафы и свитка Никодима превращает рассказы о воскресении Иисуса в исторический факт… простой и понятный, как вы только что сказали. Этот свиток меняет все. На самом деле он куда важнее, чем стрелок за зеленым пригорком, потому что имеет отношение ко всем людям на планете, ко всем без исключения, понимаете?
— Боюсь, что нет. Все равно это вопрос веры. У вас своя вера, у меня своя. Так есть, и так будет всегда, — ответил Барр.
— Поправьте меня, если я неправильно понял. Вы говорите, что, поскольку потрясающее открытие, которое я сделал, касается Иисуса, факты не имеют значения?
— Ну, думаю, для некоторых имеют, — нехотя согласился Барр.
— Но не для вас? — уточнил Рэнд.
— Как я уже сказал, я журналист, а не проповедник.
99[56]
31 год от P. X.
Иерусалим, Верхний город
Все пошло не так с самого начала.
За последние несколько часов Каиафа и большинство членов Синедриона выслушали огромное количество свидетелей, и их поток не иссякал. Свидетелей вызывали члены Совета и их слуги. К исходу ночи Каиафа устал до изнеможения.
— Ты знаком с Иешуа, рабби из Галилеи? — спросил Елеазар одного из свидетелей, человека, которого поднял с постели его дядя, член Совета.
— Я слышал его проповедь в Храме, — кивнул тот.
— И?
— А что еще вы хотите услышать?
— Мы ничего от тебя не хотим! — прорычал Елеазар. — Мы книжники и священники Израиля! Мы ищем истину!
— Ах вот чего вы хотите! Тогда я буду говорить только правду, если вы ищете именно ее.
— Кое-кто говорит, что он нарушал Шаббат, — сказал Елеазар.
— Об этом я ничего не могу сказать. — Допрашиваемый почесал заросший бородой подбородок.
— Некоторые говорят, что он исцелял в Шаббат…
«Свидетель» пожал плечами.
— Может, он и вытащил вола из канавы в Шаббат. Не знаю. Не видел ни того ни другого.
Елеазар бросил гневный взгляд на этого человека, который прекрасно понимал, что хочет от него священник. Работать в Шаббат — смертный грех по Закону Моисееву, но Закон также предписывает и милосердие к другим, даже к скоту. «Свидетель» говорил теми же словами, что и рабби, приводивший фарисеев в бешенство. Он ушел, но были и другие.
Приближалось утро, и бесконечные допросы уже стали вызывать раздражение у Каиафы. Совет не мог, как было положено по Закону, найти двух надежных свидетелей преступления, чтобы совершившего его можно было приговорить к смертной казни. Один «свидетель» утверждал, что рабби выражал презрение к первосвященнику, но не нашлось другого, который мог бы подтвердить его слова. Каиафа и сам в это не верил.
— Властители Израиля, — начал первосвященник, когда эта бессмысленная ночь подошла к концу. — У нас нет ничего, что мы могли бы предъявить этому человеку в качестве обвинения.
— Ерунда! — крикнул фарисей Исаак. — Мы знаем, что он трудился в Шаббат и всуе произносил Имя! И то и другое заслуживает смерти!