15 апреля 1939 года после объявления германского протектората над Богемией и Моравией Геринг встретился с Муссолини и Чиано, чтобы информировать итальянцев о ходе подготовки Германии к войне. Протоколы этого совещания найдены. В одном месте – это выступление Геринга – говорится:
«Тяжелое вооружение Чехословакии показывает во всяком случае, каким опасным оно могло бы оказаться в случае серьезного столкновения, даже после Мюнхена. В результате действий Германии положение обеих стран оси улучшилось, в частности, благодаря экономическим возможностям, открывшимся из-за переключения на Германию больших производственных мощностей Чехословакии. Это содействует значительному укреплению сил оси по сравнению с западными державами. Кроме того, Германии не нужно теперь держать наготове ни одной дивизии для обороны против этой страны на случай более крупного конфликта. Это также представляет собой преимущество, которым в конечном счете воспользуются обе страны оси… Акция Германии в Чехословакии должна считаться выгодной для держав оси. Германия могла бы теперь атаковать эту страну (Польшу) с двух флангов. Ее авиация находится всего в 25 минутах полета от нового промышленного центра Польши, передвинутого из-за близости к границе в глубь страны, поближе к другим польским промышленным районам»[29].
«Бескровное разрешение чешского конфликта осенью 1938-го и весной 1939 года, а также аннексия Словакии, – заявил генерал Йодль на лекции несколько лет спустя, – округлили территорию Великой Германии таким образом, что стало возможно рассматривать польскую проблему на основе более или менее благоприятных стратегических предпосылок»[30].
В день визита Геринга в Рим президент Рузвельт направил Гитлеру и Муссолини личное послание, в котором призывал их дать гарантию, что они не предпримут никакой дальнейшей агрессии в течение десяти «или даже двадцати пяти лет, если можно так далеко предвидеть будущее». Дуче сначала отказался прочесть этот документ, а затем заметил: «Следствие детского паралича!» В то время он не предполагал, что его самого постигнет худшее бедствие.
* * *
27 апреля премьер-министр принял важное решение ввести воинскую повинность, хотя сам не раз обещал не предпринимать такого шага.
Введение воинской повинности на том этапе, конечно, не дало нам армии. Повинность распространялась только на молодежь в возрасте 20 лет. Ее надо было еще обучить, а затем и вооружить. Однако этот символический жест имел исключительно важное значение для Франции и Польши, а также для других стран, которые мы щедро одарили нашими гарантиями.
Хотя Чемберлен все еще надеялся предотвратить войну, было ясно, что он не станет колебаться, если она вспыхнет. По словам Фейлинга, он записал в своем дневнике:
«Шансы Черчилля (на включение в состав правительства) улучшаются по мере того, как война становится более вероятной, и наоборот»[31].
Это был, пожалуй, несколько пренебрежительный отзыв. Я думал не только о том, чтобы еще раз стать министром. Все же я понимал точку зрения премьер-министра. Он знал, что в случае войны ему придется обратиться ко мне, и правильно предполагал, что я откликнусь на призыв. С другой стороны, он опасался, что Гитлер расценит мое участие в правительстве как проявление враждебности и что это уничтожит последние надежды на мир. Такая точка зрения была естественной, но неправильной. Тем не менее вряд ли можно винить Чемберлена за то, что он не хотел обострять столь серьезного и щекотливого положения ради включения в состав своего правительства определенного члена палаты общин. В марте вместе с Иденом и тридцатью другими консерваторами я внес резолюцию с призывом создать национальное правительство. Летом в стране возникло значительное движение в поддержку такого шага или по крайней мере за включение в состав кабинета меня и Идена.
С течением времени почти все газеты по инициативе «Дейли телеграф» (от 3 июля), подхваченной «Манчестер гардиан», отразили такую тенденцию общественного мнения. Я был удивлен, видя, что эта точка зрения находит ежедневное постоянное выражение. В течение недель на лондонских витринах для афиш висели тысячи огромных плакатов: «Верните Черчилля!» Десятки молодых добровольцев, мужчин и женщин, носили плакаты с такими же лозунгами перед палатой общин. Я не имел ничего общего с такими методами агитации, но я, без сомнения, вошел бы в правительство, если бы мне это предложили. Однако удача сопутствовала мне и здесь, и события продолжали развиваться своим логическим, естественным и ужасным путем.
Глава 20
Советская загадка
Мы достигли периода, когда всякие отношения между Англией и Германией прекратились. Теперь мы, конечно, знаем, что со времени прихода Гитлера к власти между нашими двумя странами никогда не было никаких подлинных взаимоотношений. Гитлер только стремился путем уговоров или запугивания заставить Англию предоставить ему свободу рук в Восточной Европе, а Чемберлен лелеял надежду умиротворить Гитлера, перевоспитать его и наставить на путь истинный. Однако пришло время, когда рассеялись последние иллюзии английского правительства. Кабинет окончательно убедился, что нацистская Германия означает войну, и премьер-министр предложил гарантии и заключил союзы там, где это было еще возможно, независимо от того, могли ли мы оказать действенную помощь этим странам. К польской гарантии прибавилась гарантия, данная Румынии, а затем союз с Турцией.
Теперь нам придется вспомнить жалкий клочок бумаги, подписания которого Чемберлен добился от Гитлера в Мюнхене и которым он торжествующе размахивал перед толпой, выходя из самолета в Хестоне. В этом документе он упомянул о двух связях, которые, по его предположению, существовали между ним и Гитлером и между Англией и Германией, а именно о Мюнхенском соглашении и англо-германском морском соглашении. Порабощение Чехословакии уничтожило первое из них. Теперь Гитлер отмахнулся от второго.
Выступая 28 апреля в рейхстаге, он заявил:
«Поскольку сегодня Англия в печати и официально поддерживает мнение о необходимости противодействовать Германии при всех обстоятельствах и подтверждает это известной нам политикой окружения, исчезло основание для морского договора. Поэтому я решил послать сегодня английскому правительству соответствующее уведомление. Для нас это не имеет практического, материального значения, поскольку я еще надеюсь на возможность предотвратить гонку вооружений с Англией; это вопрос самоуважения. Впрочем, если бы английское правительство пожелало снова вступить с Германией в переговоры по этой проблеме, никто не был бы так рад, как я, что еще имеется возможность достигнуть ясного и откровенного взаимопонимания»[32].