сразу от двоих мужчин. Бот вам и мотив, и повод снять брюки, державшиеся на подтяжках...
Заканчивая расследование, я думала о том, что в данном случае мне повезло: все свидетели по делу оказались живы и сразу вспомнили то, что меня интересовало; вещдоки не были уничтожены или потеряны, и даже фототаблица нашлась. Но почему все это не было сделано пять лет назад?..
ИНЖЕНЕР-ГИНЕКОЛОГ
Когда я, будучи молодым следователем, пришла работать в прокуратуру, начальник стал поручать мне дела о сексуальных преступлениях, видимо, считая это исключительно женским направлением работы. А поскольку никаких кризисных служб для жертв насилия у нас как не существует, так и не существовало, приходилось работать еще и психотерапевтом. Молодой женщине без жизненного опыта, каковой я являлась в начале своей следовательской карьеры, это давалось нелегко. Но я утешала себя тем, что мужчины справились бы с этим гораздо хуже.
Однажды прокурор пригласил меня к себе в кабинет и вручил очередное дело о сексуальном насилии в семье. «Потерпевшая, пятнадцатилетняя девочка, с мамой ждут в коридоре», — сказал он. Из материала, собранного работниками милиции, усматривалось, что девочку изнасиловал ее собственный отец; и мне сразу представилась небритая личность с тяжелым запахом перегара, наказание для измученной жены и забитых детей.
Но сидящая в коридоре женщина была дорого и со вкусом одета и не производила впечатление жены алкоголика. Ее дочь тоже выглядела достаточно современно, симпатичная, с короткой модной стрижкой. Позже, когда опера привели в наручниках злодея, я увидела не опустившуюся личность, а красивого мужчину средних лег, с гордой посадкой головы, как выяснилось — ведущего инженера конструкторского бюро и заочного аспиранта экономического факультета университета.
В ходе расследования выяснилось, что в этой дружной семье было двое детей: пятнадцатилетняя дочка и девятилетний сын. Отец, пишущий рефераты по экономике и читающий в подлиннике Шекспира, в полном согласии с верной женой воспитывал детей в строгости. За маленькую провинность полагалось наказание в виде трех ударов резиновым жгутом по обнаженным детским ягодицам, за провинность посерьезнее — девять ударов.
В день преступления дочка отпросилась с подружкой в парикмахерскую, сделать модную стрижку, ей велено было прийти домой к восьми. Но в парикмахерской была очередь, а потом нужно ведь было обсудить с приятельницей изменившийся внешний вид; в общем, девочка опоздала домой на час. Отец объявил ей, что в связи с ее провинностью он выдаст ее замуж по своему усмотрению (этот разговор был абсолютно всерьез, все члены семьи восприняли такое решение отца как должное), после чего девочка покорно разделась и вынесла девять ударов резиновым жгутом до крови.
Наказав дочь, строгий отец взял йод и смазал раны на нежных девичьих ягодицах. А потом, «заодно», как рассказал он мне, не моргнув глазом, решил проверить — а девственница ли дочь. А то вдруг строгое воспитание где-то дало брешь и дочь в ее годы занимается развратом! А тут подвернулся удобный момент для проверки на невинность, все равно девочка без штанов. Заботливый родитель, пекущийся о нравственном воспитании дочери, сначала проверил ее на девственность пальцем, но что-то его насторожило, и он прибег к более кардинальной проверке. Раздевшись сам, он совершил с дочерью половой акт.
Честно говоря, у меня ум за разум заходил, когда я слушала сначала показания девочки, потом показания папы, мамы и девятилетнего мальчика. Никому из членов семьи такие отношения не казались чем-то из ряда вон выходящим; все эти удары жгутом по ягодицам, проверки девственности, обещания выдать замуж по своему усмотрению — весь этот бред, навязанный императивным, подавляющим отцом семейства, явным шизофреником, они воспринимали покорно, без критики.
Но половой акт с отцом все-таки произвел на девочку впечатление, она пережила стресс. Любящая мама, впрочем, ничего не заметила, и продолжала бы и дальше пребывать в счастливом неведении, если бы классная руководительница девочки не обратила бы ее внимание на то, что дочка третий день ходит подавленная, с заплаканными глазами. Вот только тогда все и выяснилось.
Мама сгоряча побежала в милицию; но когда закрутилась правоохранительная машина, она явно пожалела, что вынесла сор из избы. Муж уже не казался ей таким монстром, а девочка — такой невинной жертвой; опоздала ведь все-таки, негодница, из парикмахерской...
Я недрогнувшей рукой написала постановление об аресте отца семейства. Шеф тоже без колебаний поставил на нем свою санкцию, и ведущий инженер поехал в камеру...
Мне пришлось допрашивать его еще несколько раз, предъявляя обвинение и знакомя с заключениями экспертиз, и каждый раз я узнавала новые подробности. Во время одного из допросов я спросила своего подследственного: как он собирался проверять, девственна ли его дочь? Разве он гинеколог? На что подследственный надменно ответил в том смысле, что каждый хороший отец должен быть немного гинекологом.
В середине следствия обвиняемый стал активно ходатайствовать об очной ставке с дочерью; посовещавшись с прокурором, мы решили эту очную ставку провести, предварительно выяснив у дочери, сможет ли она выдержать такое следственное действие.
Девочка к тому времени уже подуспокоилась и пообещала, что все выдержит. И еще — мне показалось, что она уже соскучилась по отцу и рада хоть такой возможности его увидеть. И вот началась очная ставка. Папа был очень ласков с дочерью и начал очную ставку с увещеваний: «Девочка моя, — пел он медовым голоском, — подумай хорошенько, не пора ли тебе изменить показания? Ведь это ты меня в тюрьму упекла, из-за того, что ты сказала, я здесь сижу. Ты ведь собираешься поступать в университет; подумай как следует, примут ли тебя в такое серьезное учебное заведение с судимым отцом?..» Девочка разрыдалась, очную ставку пришлось прервать.
Дальше следствие пошло своим чередом. Я длительное время не вызывала своего подследственного на допросы, поскольку ждала заключений экспертов и характеристик на обвиняемого, но в один прекрасный день клиент сам запросил следователя. Наш пожилой прокурор против обыкновения лично зашел ко мне в кабинет, тяжело присел на стул и помолчал, а потом положил передо мной заявление моего подследственного. В бумаге каллиграфическим почерком было написано следующее: «Уважаемый товарищ прокурор! Я с такого-то числа нахожусь в камере следственного изолятора. Вчера в мою камеру был помещен некий заключенный, который начал общение со мной с заявления, что он совершил на территории одного из районов города несколько изнасилований несовершеннолетних. Приметы этого человека такие...» Далее следовал исчерпывающий словесный портрет сокамерника. «Убедительно прошу вас проверить данного человека на причастность к совершению сексуальных преступлений на территории указанного района, а также на территориях других районов города, и