в роли эдаких стражей на границе между неприкосновенной невинностью детства и самыми жуткими сексуальными перверсиями.
Иными словами, брони создают то, что можно назвать постмодернистским маскулинным сентиментализмом. В определенных условиях ярко артикулированная любовь к глазастым пони с красивыми бедрами и с их приверженностью идеалам дружбы и любви – едва ли не единственный способ заявить о своей мужественности. Дело в том, что почти все традиционные образы маскулинности были присвоены себе квир-сообществом. Отрастил усы – гей, только если усы радикально немодные, как у Игоря Николаева или Леонида Якубовича, или, наоборот, модные, как у вычурного хипстера. Ты грубый, небритый мужлан – значит, ты гей. Любишь изделия из кожи – гей. Хорошо одеваешься – точно гей. Следишь за телом и за собой – всегда гей. Единственное амплуа, которое может быть вне подозрений, – это мужчина средних лет с большим животом и в майке-алкоголичке, который пустым взглядом уткнулся в телевизор. Однако далеко не каждый мужчина согласится примерить на себя такой образ. Поэтому гетеросексуальное сообщество вынуждено изобретать новые формы проявления гендера, в том числе и через приватизацию атрибутов гей-культуры. Часть поклонников «Моего маленького пони» могут действительно любить сериал, что делает иронию ультраиронией. С одной стороны, искреннее стремление души, с другой – ироничный флешмоб, действующий по принципу снежного кома, собирающего воедино псевдоброни.
В конце позвольте небольшое послесловие. Поскольку часть этого текста была опубликована в 2014 году[71], это не могли не заметить русские поклонники сериала. В одном сообществе брони ссылку на ту статью давали дважды, и оба раза статья активно обсуждалась. Изначально я планировал построить текст на том, какова была реакция фанатов на мое высказывание о них, но в итоге решил сосредоточиться на самом феномене. Потому что данную дискуссию надо читать целиком. Процитирую лишь один комментарий, который прекрасно коррелирует с началом настоящей главы: «Автор явно гнался за объемом и свалил в кучу все стереотипы, которые смог по-быстрому нагуглить»[72]. Пытаясь хотя бы немного изменить наши представления о некоторых стереотипах, я и сам в итоге был обвинен в пропаганде нагугленных стереотипов. Не ультраирония ли это? Возможно, и нет.
Но тогда это, возможно, магия.
Часть 4
Раздел живых мертвецов. И немного роботов
Спасение живых мертвецов: возвращение зомби в Zombie Studies
Фильм «Новая эра Z», вышедший на большие экраны в 2016 году, кажется, не спровоцировал широкое обсуждение темы зомби, которая казалась такой востребованной и популярной буквально тремя годами ранее, когда появился блокбастер «Война миров Z». «Война миров Z» – экранизация книги Макса Брукса, сделавшего себе имя на теме зомби в 2000-е. В 2003 году Брукс выпустил свое «Руководство по выживанию среди зомби»[73], а на волне популярности «Руководства…» – книгу «Война миров Z». С тех пор имя Брукса связывают с возрождением популярности зомби в массовой культуре. «Новая эра Z» – экранизация совсем другой книги и другого автора Майка Кэри, и, конечно, такое название фильм получил в русской адаптации (в оригинале это «The Girl with All the Gifts»): на уровне названия книга связана с работами Брукса. Но по теме фильмы, разумеется, близки. В обеих картинах переосмысляется традиционный взгляд на зомби; собственно, в этом и заключается их важность для современной популярной культуры.
Однако фактически картина «Война миров Z» свидетельствовала не о наступлении новой эры для зомби и нового этапа в репрезентации зомби в большом кинематографе, а о том, что эта новая эра зомби-культуры, на самом деле начавшаяся в 2000-е годы, когда свет увидели картины «Обитель зла» и «Двадцать восемь дней спустя», подошла к своему логическому завершению. Более того, скромные вложения в неголливудскую «Новую эру Z» как раз подтверждают тот факт, что создатели почувствовали этот тренд и потому особенно не рассчитывали на финансовый успех картины. В пользу этого тезиса говорит и символическая попытка запрыгнуть на подножку уходящего поезда создателей франшизы «Обители зла», в 2016–2017 годах выпустивших последнюю главу постапокалиптической эпопеи, которая, собственно, так и называется «Обитель зла: последняя глава». Несмотря на то что финал серии собрал существенную кассу в прокате, важно то, что авторы франшизы приняли решение завершить эту долгую историю. Разумеется, «Обитель зла» может получить продолжение, так как финал у последней ленты открытый. Попытка завершить франшизу могла бы быть коммерческим ходом: на финал чего бы то ни было пойдут охотнее, и, следовательно, нет никаких гарантий, что мы не увидим новую главу «Обители зла». Однако симптоматично уже то, что создатели решили поставить точку в истории именно на рубеже 2016–2017 годов. Таким образом, важно то, что оба фильма, по крайней мере с субъективной позиции критика, вышли одновременно и как бы подтверждают снижение интереса к теме зомби как у аудитории, так и у производителей продуктов культуры.
В настоящий момент мы можем зафиксировать тот факт, что зомби перестали быть одними из главных монстров, которых нещадно эксплуатирует популярная культура в целях заработать на теме как культурный, так и символический капитал: начало франшизы «Обитель зла», «Двадцать восемь дней спустя», «Рассвет мертвецов», возвращение Джорджа Ромеро к теме живых мертвецов в 2000-е после двадцатилетнего молчания, «Двадцать восемь недель спустя», «Добро пожаловать в Zомбилэнд» – лишь немногие примеры востребованных в 2000-е картин на тему зомби. Очевидно, что на момент 2017 года мы можем увидеть, что крупных фильмов выходит все меньше, снимаются главным образом низкобюджетные вещи, а зомби, какими мы их знали десять лет назад, вытесняются мутировавшими монстрами, будь то дети из «Новой эры Z» или другие чудовища из «Обители зла». А отсюда можно сделать и другой вывод, имеющий отношение к социальной теме в целом: зомби-апокалипсис как один из наиболее любопытных и, возможно, приемлемых для широкой публики вариантов конца света представляет все меньший интерес для аудитории[74]. Разумеется, у меня нет