Делает он это лишь затем, чтобы утопить вопрос в словах и уклониться от него под тем предлогом, что он собирал учеников не для того, чтобы объяснять им такие проблемы. Дальше он рассказывает притчу о раненном стрелой, который должен не задавать не относящиеся к делу вопросы, а заботиться об извлечении стрелы и о своем излечении.
Ученики Будды следовали его примеру в подобных вопросах, причем ссылались на то, что учитель не открыл им соответствующих тайн. Показателен в этом отношении диалог царя Кошалы Пасенади с монахиней Хемой. Царь задал ей каверзный вопрос: «Живет ли Совершенный после смерти, достопочтенная?» Она ответила: «Возвышенный, великий царь, не открыл, что Совершенный живет после смерти». Последовал новый вопрос: «Так, значит, Совершенный не живет после смерти?..» Был дан ответ: «И этого, великий царь, не открыл Возвышенный…» Как ни варьировал Пасенади форму своего вопроса, он получал один ответ: «Возвышенный не открыл». В итоге он высказал удивление по поводу того, что учитель оставил неосвещенными такие важные вопросы вероучения. Монахиня сравнила попытку ответить на такие вопросы со стремлением сосчитать песчинки на берегу Ганга или измерить воду в океане. Такой аналогией Пасенади был окончательно сражен, он «встал со своего места, преклонился перед монахиней Хемой…» и уехал 62. В другом месте рассказывается, что такие же вопросы царь Кошалы задавал и Будде, причем получил тот же ответ. Нетрудно понять, почему Будда и его ученики избегали прямых ответов на вопросы, подобные приведенным выше.
Содержание понятия нирваны в буддизме столь же расплывчато, как и смысл большинства понятий буддийской догматики. Его анализу посвящен ряд трудов, причем между их авторами существуют значительные разногласия в трактовке понятия нирваны. Несомненным является то, что нирвана означает исчезновение всяких желаний и страстей, а по существу и исчезновение сознания и самосознания. Фактически речь идет об исчезновении жизни, причем таком радикальном исчезновении, которое прерывает цепь перерождений. И тут вся догматическая система оказывается висящей на волоске: если Будда впал в нирвану, а это составляет один из фундаментальных догматов всего вероучения, то, значит, он перестал существовать и не может даже возродиться в очередном бодисатве. Такого никак нельзя допустить, ибо дальнейшее появление новых будд тоже представляет собой нерушимый догмат. Как же совместить несовместимое?
Можно было бы выразить удивление по поводу того, что основатель новой религии оказался не в состоянии свести концы с концами ценой хотя бы отказа от одного из противоречащих догматов. Но здесь не было «сочинения» новой религии. Будда и его продолжатели имели дело с готовым религиозно-догматическим материалом, от которого они не хотели отказываться. Учение о переселении душ уже существовало в брахманизме и представлялось в Индии того времени очевидной истиной, не подлежащей ни сомнению, ни обсуждению. И первоначальный буддизм исходил из этого. Свое новое учение Будда не противопоставлял старым, не пытался им вытеснять последние, он только стремился дополнять старые учения новыми. При таком положении неминуемо происходило соединение несоединимого. А в сфере религии оно оказывалось возможным.
Такое же противоестественное сочетание имеет место в буддийском учении о спасении. Оно являлось главным в первоначальном буддизме. Имелось в виду спасение души, а не избавление человека в его плотском существовании от невзгод и опасностей, связанных с этим существованием. Но основной тезис буддизма о жизни, как страдании, связанный с узловым моментом биографии Гаутамы — его уходом от мирской суеты под влиянием зрелища телесных страданий людей, относится не столько к душе, сколько к плоти. Тем не менее в дальнейшем формировании учения Будды все большую роль занимает проблема спасения духовной сущности человека. Она находит свое решение в учении о нирване.
Содержание этого учения остается загадочным. Слово «нирвана» на санскрите означает угасание. В буддийских текстах о смерти Будды говорится как о нирване, летосчисление ведется тоже с момента нирваны, т. е. смерти Будды. Следовательно, под словом «нирвана» надо понимать прекращение существования, уход в небытие. И действительно, многое говорит в пользу такого понимания: если источниками зла и страдания являются человеческие стремления и желания, коренящиеся в чувствах и ощущениях, то исчезновение последних ведет к прекращению страданий. Но какая же религия может базироваться на абсолютизации небытия?
Культ смерти может охватить лишь незначительные социальные группировки, притом в периоды острой безысходности, порождаемой какими-нибудь сильными катастрофами естественного или общественного порядка. Но стать религией на века такой культ не может, ибо он несовместим с сущностью человека. В религии фантазия ищет выход к лучшему, а не путь к гибели. Найдя иллюзорный выход, она строит утешительные конструкции, открывающие перед верующими перспективы спасения. Поэтому и пессимистическое содержание учения о нирване находит противовес в более оптимистических мотивах, при помощи которых может трактоваться это учение. Нирвана могла оказываться в сознании буддиста полным блаженства бытием.
Именно так понимал учение о нирване знаменитый индолог М. Мюллер. Он считал ее совершенным бытием, чуждым страдания и полным блаженства. Независимо от того, находит ли его трактовка прочную опору в буддийских писаниях, надо полагать, что для масс, примыкавших к буддизму, понятие нирваны могло быть притягательным только в том смысле, что оно сулило избавление от страданий. Ответить же конкретно на вопрос о том, каким способом это достигается, буддизм не мог, ибо любая такая попытка вела к неразрешимым трудностям. Ничего другого не оставалось, как давать понятию нирваны негативную характеристику, т. е. по существу уклоняться от раскрытия его содержания. Вот типичная формула такого рода, приписываемая Будде: «…есть, о монахи, состояние, где нет ни земли, ни воды, ни тепла, ни воздуха, ни бесконечности пространства, ни бесконечности сознания, ни состояния полного отрицания, ни перцепций (восприятий. — И. К.), ни отсутствия их, ни этого мира, ни иного, ни солнца, ни луны. Это ни вступление, ни уход, ни приостановка, ни смерть, ни рождение… Это и есть конец страдания» 63. Когда царь Милинда (Менандр) просит Нагасену разъяснить ему, что такое нирвана, тот также пытается все свести к негативным характеристикам: «…ни прошедшее, ни будущее, ни настоящее, она есть нечто ни произведенное, ни не произведенное, ни могущее быть произведенным». Милинда наступает: «Почтенный Нагасена, не давай разъяснения этого вопроса, затемняя его еще более. Раскрой его и выясни, объясняя мне. Захоти и сделай усилие или изложи, чему тебя учили». Нагасена делает такое усилие, но результат его оказывается скудным. «Эта основа нирваны, спокойная, счастливая, совершенная, существует… Как познать нирвану, — спрашиваешь ты. — Через отсутствие бедствий, опасности, страха, через счастье, спокойствие, блаженство, совершенство, чистоту, свежесть…» Не удивительно, что из приведенного набора общих слов Милинда так и не понял сути дела. Есть ли такое место, спрашивает он, «где праведник зрит лицом к лицу нирвану?». Где оно? Следует ответ: «Добродетель это место, о царь. Ибо тот, кто стоит в добродетели, твердо укрепившись… тот праведник, где бы ни находился, зрит нирвану лицом к лицу» 64. Нирвану, следовательно, надо трактовать как возможное перманентное состояние, которое может переживаться человеком, не прерывая его жизни.
Учение о нирване давало верующему туманную перспективу избавления от страданий, причем неясным оставался даже и характер последних. Тяжелые переживания, выпадающие на долю человека в земной жизни? Возможно. Адские мучения в загробном будущем? И они не исключаются. Прекращение круговорота перевоплощений, выход из сансары, окончательный и вечный покой? Это важный элемент трактовки спасения в буддизме. И весьма примечательно, что буддийская проповедь не пыталась выбирать одну из альтернатив, отвергая остальные; она принимала их все вместе, несмотря на их явную несовместимость. И именно эта гибкость придавала раннему буддизму особую силу. В различных трактовках его основного догмата находили приемлемую для них духовную пищу разные социальные слои индийского общества того времени.