Да и в погубленных ими людях всё еще теплился какой-то огонек, который до конца затушить не удавалось, несмотря на все предпринимаемые падшими ангелами титанические усилия. Назовем этот страшный для падших ангелов огонек смутной памятью о Боге и горьким раскаянием за то, что русские люди с собой сделали, искренне поверив лживым обещаниям скорого земного рая и совершив во имя него тягчайшие преступления против людей, против своей души и против Бога.
Немного выше я уже напоминал о знаменитых строках Маяковского «Через четыре года здесь будет город-сад». Через эти самые условные четыре года густой дурман новой веры стал из голов людей выветриваться, и у них появилось очень неприятное чувство похмелья – посмотрите на того же самого Маяковского и что с ним произошло. «Для чего я участвовал во всех этих тягчайших преступлениях против своего народа? Зачем были пролиты все эти моря и реки крови!? Как я мог обмануться и поверить в столь чудовищную ложь!? Посмотрите на мои руки – они по локоть в крови! Во имя чего!?» Бедного обласканного новой властью поэта мучила совесть, но ведь совесть была не у него одного – она была, за редкими исключениями, у всех. Скажем, известный советский писатель и драматург Всеволод Вишневский постоянно терзался воспоминаниями о сцене расстрела по приказу Троцкого каждого десятого из отступивших красноармейцев, один из которых был совсем юным мальчиком лет шестнадцати или того меньше. Мальчик снимал с себя одежду и с жалким испуганным видом пытался заглядывать в лицо и Вишневскому, и другим окружавшим его людям: «Неужели меня сейчас убьют!? За что!? Дяденьки, отпустите меня – я к маме хочу!» Кстати, когда я в первый раз читал эти воспоминания Вишневского о Гражданской войне, я думал, что он действительно был простым свидетелем этого зверского убийства, а теперь я склоняюсь к мысли, что, судя по боли, с которой он об этом пишет, он был непосредственным исполнителем, членом убившей этого мальчика расстрельной команды. И как потом с этим жить? А ведь такие воспоминания мучили не только Вишневского. Известный детский писатель Гайдар, ставший командиром полка в шестнадцать лет, в 30-е годы говорил, что «ко мне постоянно приходят люди, которых я убил, когда был ребенком». Сначала эти терзающиеся страшными воспоминаниями люди пытались себя утешить мыслями о том, что это было не чрезмерной, а очень даже скромной платой за скорый земной рай в мировом масштабе, но постепенно до них стало доходить понимание того, что никакого рая не будет, и они остались один на один с жалким, ищуще заглядывающим им в глаза взглядом невинно убиенного ими мальчика: «Зачем ты меня убил, Всеволод? Что ты за это получил, Всеволод? За мою смерть они, все эти козлобородые упыри Ленины, Троцкие и Свердловы обещали тебе небо в алмазах и рай на земле, а что они тебе дали? Теплое отхожее место и кусок колбасы в день? А оно того стоило, Всеволод? Ты меня убил за теплое отхожее место и кусок колбасы, Всеволод? Ты продешевил, Всеволод. Иди и потребуй и них два куска колбасы, Всеволод. Не отворачивайся, посмотри мне в глаза, Всеволод…» Воистину, «и мальчики кровавые в глазах…». После кровавого дурмана Гражданской войны у Вишневского, Маяковского, Гайдара и миллионов других русских людей наступило неизбежное тяжелое похмелье, когда невыносимо страдает и плачет душа, а когда-то казавшиеся такими убедительными уверения нового безбожного духовенства, что никакой души нет и, соответственно, страдать и плакать она не может, перестают работать…
Так или иначе, но жить было надо, и в головах людей обещанный «земной рай» во всемирном масштабе достаточно быстро трансформировался в надежду на более или менее сытое существование, а зачастую и простое выживание, ведь очень скоро началась новая смертельная схватка – теперь уже между властными группировками внутри самой «рабоче-крестьянской» власти. В жестокой битве сошлись Троцкий и Сталин, и кровь опять полилась рекой, поскольку их обыденные политические ходы состояли в том, что они, не задумываясь, бросали в кровавую мясорубку десятки и сотни тысяч людей, которые зачастую не то что не были участниками политической жизни, но даже и читать-то умели кое-как. Говорят, что в политической борьбе люди являются пешками. Здесь же люди были гораздо меньше, чем пешки. Всем известно выражение Сталина: «Лес рубят – щепки летят!» Он это говорил именно о тех событиях, когда человеческими «щепками» оказались переполнены сотни и тысячи лагерей Сибири и Дальнего Востока. Боль от преступлений Гражданской войны заглушила новая боль, а потом пришел 1941 год, принесший с собой такую боль, что по сравнению с ней предыдущие показались легкой щекоткой.
После войны нужно было приходить в себя, залечивать страшные раны, восстанавливать разрушенную страну. На это время все практически забыли про обещания какого-то сказочного земного рая «через четыре года». Но с восстановлением относительно нормальной жизни люди стали припоминать и об этих лживых обещаниях, поверив которым они своими собственными руками и привели в движение лавину обрушившихся на них страшных бед. Память стала постепенно возвращаться к истерзанному до полусмерти народу. С этой памятью надо было что-то делать. Одно из промежуточных решений было простым и очевидным – водка. Историческую память можно было попытаться залить водкой, и в этом русский народ и его новые властители нашли полное согласие. Спаивание русских началось.
Спаивание началось уже во время войны, когда солдатам стали раздавать пресловутые «наркомовские сто грамм» – говорили, что для храбрости перед боем. В Америке при уничтожении «огненной водой» индейских племен до такой формулировки не додумались, а у нас додумались. С чего это вдруг русским для храбрости потребовалась водка? Русские издревле славились своей воинственностью и своей трезвостью. Один из европейцев, посетивший наши края около 400-500 лет назад, писал так: «Московиты всегда трезвы и всегда при оружии». Наши враги всегда боялись нашей трезвости и нашей храбрости. Всеобщее спаивание народа началось тогда, когда стало ясно, что держать его в узде скоро станет невозможно – узду было необходимо усилить вливанием в народ огромных количеств водки.
Попытки спаивания русского народа предпринимались и раньше, но они никогда не были столь масштабными и успешными, как в СССР, поскольку не были и не могли быть политикой центральной власти. Лесков в одном из своих рассказов описывает преследования губернатором священника, который боролся против питейных заведений, но это единичный и достаточно странный случай. Видимо, когда об этом узнали в Петербурге, губернатор понес наказание. В СССР же спаивание русского и других народов с определенных пор было продуманной