бокал шинонского вина, благоухающего, как розовый куст весенним вечером. Потом для плезиру ухватил профитролечку со свежим козьим сыром — чисто усы промокнуть, как говаривал он. Могильщики же снова обратились в слух, готовые к эпопее.)
— «О Бадебек, моя дорогая, моя бесценная, мой пупсик, мой гульфик, мой башмак, мой тюфяк, ужель не видать мне тебя никогда» — так мурлыкал Гаргантюа, просыпаясь от дивного сна.
Ибо сокровенная пещера у Бадебек была словно грот Апокалипсиса: глубокая, священная, светом озаренная. Ибо здесь явилось Гаргантюа откровение! Посредине ее текла река и благоухала сладким ладаном и немного грибами. Сам святой Иоанн сомлел бы от блаженства! Семь отроков эфесских просидели там триста лет. У людей в той пещере была собака, которая от радости мела перед входом хвостом. Стены пещеры Бадебек были гладки и влажны; слизистый свод упруг; и, приложив к нему ухо, можно было услышать бульканье и лопанье пузырей: то было эхо навигации в прямой кишке.
В тайном углублении таилась пифия и слала оттуда свои предсказания; заслышав их, ретивые балуны пугались и поворачивали назад, будто конь перед барьером. И шел еще слух, что в самой глубине, у истока ручья, живет народ слепых и растут анемоны, белые, как спаржа, и пухлые, как кошельки.
Гаргантюа представлял себе это место истинным раем, идеальной пещерой, такой, что век бы не выходил, дневал бы и ночевал, постель бы разостлал, палатку бы поставил, тарантеллу станцевал и родню к себе позвал.
Увы, эта огромная пещера, раковина любви, это ложе наслаждений существовало лишь в его снах.
И, сидя на крыше, совсем приуныл Гаргантюа.
А внизу, во тьме продолжали сражаться демонстранты и полиция. Кто во что горазд, одни в щиты кидали булыжники, другие дубинками били по кепкам, гражданские не сдавались, служилые не унимались, и вот уже в ход пошли гранаты и прочие снаряды. Глядя на эту яростную битву, Гаргантюа вспомнил войны своего отца, недоразумения с пирогами и последовавшие тяжбы с врагами. Сам-то он был очень миролюбив, да куда там, этих не образумишь! Он отломил от шпиля крест и стал задумчиво ковырять в носу, потом почистил ногти, чтобы как-то отвлечься; но делать было явно нечего. Господи Боже, вскричал исполин, ну почему я все время один? Я хочу чмоканья, лизанья и сопенья, пыхтенья и освобождения, конвульсий до отвращения, взрыва и наслаждения, слияния и совокупления, словоблудия, зевоты, пыхтения, занудства и пиления и даже рогов наставления, банальности и откровения — словом, жениться хочу! Найти-покорить-к себе прилепить! Взрыхлить и вспахать. Гнездо найти себе под стать! Ох, как мне нужен священный союз! Очень созрел я для брачных уз! И был бы я бесконечно рад найти попросторней зад!
Великан совсем отчаялся на своей крыше, и чем больше он горевал, тем больше возбуждался, и тем яростнее дубасили демонстрантов полицейские во тьме. И вдруг Гаргантюа заревел, закричал, затрубил как олень, застонал в ярости; и метнул он железный крест со шпиля, и полетел тот крест, как копье, кверху и к югу. После нескольких минут полета он — чпок! — воткнулся в землю в деревне Ла-Мот-Сен-Эре прямо перед домом местных розьерок, и застыл этот шпиль — прямой, как сам Господь, — в нескольких шагах от реки. Словно сам Иисус снизошел на землю! Чудо! Осанна! Свят-свят! Розьерки, то есть девушки-розочки, испокон веку выбирались из самого бедного сословия, из числа умниц и благоразумниц, которые со дня первого причастия более всего выказывали преданность Богу, Отечеству и государю, готовность служить родителям и человечеству, отличались смирением и трудолюбием и не бывали никогда строптивы или похотливы, грязнухи или шлюхи, бунтарки или хабалки, скупердяйки или негодяйки. Так что даже один поэт написал о них такие строки:
Трепещет крылами чепец белоснежный,
Румяная щечка, как персик, нежна Ламот!
Твои девы прелестны и свежи!
И с ними сравнится лишь роза одна.
Вся деревня готовила этих скромниц-розьерок на выданье и снабжала приданым, а потом отдавала за какого-нибудь трудягу, вьючного осла, скотину в человеческом обличье, который даром получал замечательную жену. Единственное неудобство было в том, что брать разрешалось только одну такую розочку, а не всю корзину! Одну — и на всю жизнь! О, как прекрасны эти недотроги в чепцах! И вот сидят они у себя в доме розьерок, и вдруг перед ним воткнулось распятие, бац! Одна из них звалась Людивиной и очень была благочестива, очень набожна; как увидела она железный крест, так сразу упала на колени и стала молиться, потому что узнала его и сразу поняла, что это ее призывает к себе святая Радегунда. Чудо! Осанна! Свят-свят! Поспешай в Пуатье, отвечай на зов! И отправилась Людивина пешком через Пампру и Лузиньян. В чепце, естественно. И прибыла туда на следующий день к полудню.
Гаргантюа все почивал себе, все лежал на крыше с воздетой ракетой; а демонстранты так и сражались внизу со стражами порядка. Великан снова видел сон; а прибор его аж дрожал и шел волнами, изгибался, как змея. Или пальма под ветром. А рядом ядра висели колоколами, иногда вдруг льнули к древку, будто озябнув, как колеса на оси жмутся к пушке, или голубые планеты к небесной оси. Волнение ствола, активное и регулярное, обещало грозу. Полицейские на этот раз успели подготовиться и получили на складе гидрокостюмы.
Людивина увидела великана — он лежал на крыше, положив голову на колокольню, просунув ноги в световые люки фасада, и блаженно улыбался, весь отдавшись сладким грезам. Вдруг он без задней мысли почесал себе пузо и ляжку и перевернулся, и ненароком обрушил град черепицы на битву смутьянов и стражей порядка, которая все еще продолжалась у него под ногами, между собором и рынком; розьерка чуть не лишилась чувств от горя, увидев, в каком состоянии паперть и какой урон нанесен святому месту, и отбежала в сторонку подумать, прямо на могилу святой Радегунды. Говорят, что сама святая вдохновила ее подсказкой: Людивина, спаси собор! Людивина, пожертвуй собою! Людивина, утешь Гаргантюа!
Легко сказать! Розьерка была по всем параметрам нормальная девушка, даже чуть мелковата; как же помочь беде? Прицепить туда по-хитрому железный ошейник? И волов к нему пристегнуть, чтобы яйца назад оттянуть? Девушка была смелая и к тому же хорошая пловчиха, не боялась никакого лиха; так что побежала Людивина наверх по лестнице одного из шпилей, куда великан опирался левой ногой, если вы не забыли. Гаргантюа снова крепко спал и блаженным храпом своим всю крышу сотрясал; Людивина едва