Читать интересную книгу Под шапкой Мономаха - Сергей Платонов

Вот об этом-то Симеоне и писал Радзивилу Андрей Сапега в письме от 6(16) июня 1598 года: не успел Годунов отправиться из Москвы в поход против татар (в начале мая), как «некоторые князья и бояре, прежде всего Вельский и Федор Никитич (Романов) с братом (Александром) и не мало иных, стали думать, как бы взамен нежелаемого ими Бориса избрать на царство Симеона». Сапега не умел точно назвать Симеона Бекбулатовича Касимовского и назвал его «сыном Шугалеевым царевичем Казанским»; но это не меняет дела, так как в Москве «царевич» Симеон был один и смешать его не с кем. Борис будто бы узнал о боярском замысле против него и успел его расстроить, указав боярам, что под грозой татарского набега нельзя заниматься внутренними счетами и раздорами. Успокоив своих недоброжелателей, он выступил сам с войском к Серпухову, не венчавшись на царство, хотя в Москве и настаивали, чтобы он ускорил свою коронацию. Таково сообщение Сапеги. Оно совершенно объясняет нам эпизод с Симеоном. Соперники Бориса, очевидно, не сложили оружия после соборного избрания его на царство. Сами они проиграли свою игру и не могли уже выступать в качестве претендентов на престол; но не хотели они и примириться с победою Бориса. Им оставалось – пока власть Бориса не освящена церковным венчанием – приискать нового ему соперника. Для этого и пригодился Симеон – «царь» касимовский, «великий князь» сначала «всея Руси», а затем «тверской», обладавший титулами и «породою», гонимый Борисом и связанный родством с виднейшим боярским родом князей Мстиславских. В его пользу и был задуман переворот, который Борису как-то удалось предупредить. Напуганный новою опасностью, Борис, по-видимому, решился привести своих подданных ко вторичной присяге, вставив в нее новые обязательства: «не хотеть» на царство Симеона и не сноситься с ним. Первая присяга была принесена Борису в исходе февраля и в первые дни марта, а вторая приносилась, по всем признакам, в мае и позднее.

Последним эпизодом воцарения Бориса был его торжественный поход к Серпухову. Этот поход, «по вестям» о приходе крымского хана на Русь, был задуман Борисом в особенной форме. Кажется, не было нужды ни собирать громадного войска, ни самому царю выступать во главе его. По крайней мере, современники не верили в действительность той военной опасности, против которой вооружился Борис. Но Борис старался придать походу особенную важность. Войска к Серпухову было стянуто так много, что очевидцы готовы были исчислять его сотнями тысяч. Лагерь на серпуховских лугах по берегу Оки занимал будто бы пять квадратных миль. Среди лагеря для царя устроили «целый город из шатров». Этот «снеговиден град» восхищал очевидцев своей величиною и затейной красотою: он казался им белокаменным городом со многими воротами и башенками. Сооружение это, кстати сказать, пережило Бориса: его великолепные шатры были снова разбиты в Серпухове для Лжедмитрия в 1605 году, когда тот победно шел к Москве. В своем великолепном лагере Борис не дождался татарской рати, да, вероятно, и не рассчитывал дождаться: он только принял под Серпуховым посольство от крымского хана и устроил ряд смотров и парадов своим войскам, расточая им ласки, угощения и подарки; «они же все, видяще от него милость, возрадовались, чаяху и впредь себе от него такого жалованья», – заметил по этому поводу летописец. В этом, в сущности, и состояла цель Бориса: в общении с воинскими массами новый государь искал себе популярности и опоры для своего трона. После того как он убедился, что эти массы расположены к нему и признали его в новом царском достоинстве, он к осени возвратился в столицу и в самое «новолетие», в первый день нового 7107 года, то есть 1 сентября 1598 года, венчался царским венцом. Мы уже имели случай отметить, как вел себя Борис во время торжественного обряда. Он громко всему народу дал обещание заботиться о слабых и сирых. «Тряся верх срачицы (то есть воротник сорочки) на себе, он говорил патриарху: «Се, отче патриарх Иов, Бог свидетель сему: никто жеубо будет в моем царствии нищ или беден! И сию последнюю (срачицу) разделю со всеми!» Очевидцы передают, что эти слова умилили присутствовавших. Позднейшие московские воспоминания о Борисе к этому рассказу о благотворительном обещании Бориса добавили и еще кое-что. В 1651 году один из Пушкиных говорил, например, «как-де Бориса выбирали на Московское государство, и он-де в те поры перед всем народом клялся, что ему другу не дружить, а недругу не мстить». Таких свидетельств об обязательстве ограничительного характера современники Бориса не сохранили вовсе, и мы вправе думать, что представление Пушкина об обещании правосудия и беспристрастия выросло из милосердных посулов Бориса. Тем более трудно верить Пушкину, что другое московское предание удостоверяло обратное. Историк В.Н. Татищев записал около 1730 года о Борисе следующее: «Бояре хотели, чтобы он государству по предписанной грамоте крест целовал, чего он учинить и явно отказать не хотел, надеясь, что простой народ выбрать его без договора бояр принудит. Сие его отрицание и упрямство видя, Шуйские начали говорить, что непристойно более его просить, и представляли, чтобы обирать иного. Тогда патриарх пошел с крестным ходом, и Годунов безо всякого отрицания принял». Татищев руководился таким же неудостоверенным преданием, как и Пушкин. Ни на том, ни на другом историк основываться не может; но он может утверждать, что пред венчанием на царство и во время самого венчания, в Москве и в Серпуховском походе, Борис усердно снискивал расположение народных масс и самое венчание свое оттянул до того времени, когда мог наконец убедиться в полном своем торжестве над своими соперниками и врагами. Обычная осмотрительность и осторожность не покинула Бориса и в эту самую торжественную и решительную минуту его политической жизни.

8. Борис, Романовы и Богдан Вельский

Мы представили обзор всех событий, сопровождавших избрание и воцарение Бориса или, точнее, определивших самый вид этого избрания и воцарения. Если вдумаемся в ход избирательной борьбы и сообразим, кто именно боролся за царский сан против Бориса, то поймем всю трудность и роковую сложность создавшегося для Бориса положения. В борьбе за престол против него оказались не боковые ветви угасшей династии, не представители других династий, не какая-либо политическая партия со своим партийным кандидатом. Против Бориса оказались отдельные лица, и притом его дворцовые друзья и недавние союзники.

В своем месте была отмечена та близость, которая установилась еще при старом Никите Романовиче у Бориса с семьею «Никитичей» Романовых. «Союз дружбы» их был скреплен даже клятвенными обязательствами взаимной помощи и поддержки, и Борис во время болезни Никиты Романовича и после его кончины заступил Романовым место отца, опекуна и руководителя. Он «соблюдал» их, то есть оберегал, пока они из придворной молодежи не превратились в сановников. В свой черед, с Богданом Вельским у Бориса была давнишняя близость, зародившаяся еще тогда, когда Борис мальчиком попал ко двору Грозного и «при его царских пресветлых очах был всегда безотступно», вместе с Вельским разделяя покровительство и фавор гневливого царя. Когда после смерти Грозного Богдан Вельский вызвал на себя озлобление московской толпы и был послан в ссылку, Борис показал ему свою приязнь тем, что «снабдевал» его всем необходимым, и Богдан, «преезжая от веси в весь, во обилии тамо и покои мнозе пребываше вседомно». Все эти люди составляли ядро дворцовой знати того времени и были всем ходом дворцовой жизни поставлены особо от родовой княжеской знати и против нее. Они должны были держаться единым и согласным кругом, чтобы обеспечивать за собою придворное первенство и политическое преобладание. К этому кругу, как мы видели, примыкали и знаменитые дьяки братья Щелкаловы, предоставившие свой опыт и свои таланты в распоряжение Бориса и руководимой им среды. Во все время царствования Федора Ивановича придворная знать не являла никаких признаков внутреннего распада. Один только старший Щелкалов, Андрей Яковлевич, был отстранен от дел по неизвестной точно причине. Но если отставка эта произошла вследствие опалы, то вина Андрея Яковлевича во всяком случае сочтена была личной и случайной, ибо брат его Василий не только не пострадал с Андреем, но даже заступил его место и наследовал его первенство в дьячьем чину. Но как только умер царь Федор, распад в боярском кружке обнаружился сразу. Друзья рассорились из-за вопроса о престолонаследии. Богдан Вельский явился в Москву искать престола, на который, конечно, не имел ни малейшего права. Федор Романов, не признав старейшинства Бориса, выступил также с вожделением трона и действовал при поддержке своего брата Александра. Василий Щелкалов взялся говорить с народом о присяге на имя Боярской думы, что было направлено, разумеется, против Бориса. Борис мог убедиться, что политика Грозного и его собственная политика достаточно ослабили княжескую знать: ни один князь, ни Рюрикович, ни Гедиминович, не искали престола по смерти Федора и сидели смирно под пятою годуновской администрации. Среди кандидатов на царство никто из москвичей того времени не произносил имени князей Шуйских и князей Булгакова рода (Голицыных и Куракиных). Единственный князь Ф.И. Мстиславский, названный как кандидат, сам решительно отрекся от выбора. Князья молчаливо уступали дорогу к престолу дворцовой знати и в частности Борису. Но не хотели ему уступить его собственные друзья, ему же обязанные помощью и дружбой в дни испытаний. Борьба повела к диким проявлениям вражды и ненависти. На Бориса его друг Федор Романов обнажил даже нож. На Бориса взвели обвинение в покушении на жизнь Димитрия. Бориса связали с именем покойного царевича и в том смысле, что Борис якобы собирается его воскресить – подставить самозванца, если не выберут самого Бориса, и править именем Димитрия. Если верить известиям сказаний XVII века, что Борис посылал повсюду своих «рачителей», чтобы страхом и лестью побуждать всех выбирать на царство именно его, то нельзя не поверить и тому, что против Бориса, в свою очередь, были пущены сильнейшие средства воздействия до личных насилий и клеветы. Былые друзья превратились в жесточайших врагов, и Борис мог убедиться в том, что с его восшествием на престол и благодаря именно этому восшествию прежний круг дворцовой знати перестал существовать. До этого времени в придворной среде Борис имел против себя княжат, а за себя своих «крестоклятвенных» друзей; теперь же, с его воцарением, он имел против себя и тех и других.