Читать интересную книгу Наполеон: Жизнь после смерти - Эдвард Радзинский

Наконец приехали. Я увидел жалкие каучуковые деревья на пустом плато и маленькое уродливое строение. Отсюда открывалась нерадостная панорама: всюду были видны несущие службу часовые.

— Это и есть Лонгвуд. Ваш теперешний Тюильри, — расхохотался англичанин.

Я осмотрел жалкий дом, состоявший из дурно окрашенных небольших каморок, сильно пахнущих навозом.

— В течение полсотни лет Лонгвуд использовался как скотный двор. Только в последние годы здесь настелили доски поверх экскрементов, и мы его превратили в жилой дом. Однажды здесь даже была летняя резиденция вице-губернатора. Так что будете обитать в вице-губернаторском дворце и одновременно… на бывшем скотном дворе!

И мерзавец вновь расхохотался. Прощаясь, он сказал:

— Надеюсь, вы повеселите вашего повелителя и правдиво опишете его Тюильри.

Кстати, когда я вернулся и все рассказал, император и в самом деле… очень весело улыбнулся.

Император обнаружил метрах в ста за коттеджем Бэлкомбов родник под тремя ивами. Он долго стоял над ним, потом сказал:

— На этом месте я хотел бы быть похороненным.

Помолчал, будто к чему-то прислушиваясь, и добавил:

— И буду.

Сегодня около родника император вновь заговорил о смерти:

— У меня проблемы с желудком, частые колики… От рака умер мой отец… Но я, скорее всего, умру не от рака, меня… отравят англичане.

И, не дожидаясь моих возражений, завел разговор о Бетси:

— На самом деле мне с ней просто весело. Я смеюсь вместе с ней. Раньше, когда я правил народами, у меня не было чувства юмора. Власть не может быть смешливой. И вот теперь… Но иногда в разговорах с ней возникают и очень серьезные моменты. Как объяснить маленькой девочке, что законы морали и условности порой трудно применимы к властителям?.. Однако все это надо заканчивать и побыстрее переезжать на «сухую гильотину», каковой, как я понял, станет для нас Лонгвуд.

Он сидел на поваленном дереве и что-то чертил палкой на песке.

— Двадцать лет я боролся с англичанами… Я уже побеждал при Ватерлоо, но… Но если бы даже я выиграл, я все равно не победил бы. Я не мог бороться с целой Европой… Я мечтал, чтобы Франция правила целым светом. Но во время Ста дней понял: для этого у нее уже нет необходимого населения. Моя армия лежит на полях Европы, в Африке и в России… Мои ворчуны-гвардейцы остались в грязной жиже на поле Ватерлоо…

Вот почему он отказался сопротивляться тогда, в Париже, когда толпы шли мимо его дворца. «Нет необходимого населения». Его вечное соревнование с Александром Македон-ским… А меньше целого света он не хотел.

— Я рассказывал вам, как искал смерти на полях сражений. Но судьба все время отказывала мне. И я задавал себе вопрос: почему? И понял: я остался жить, чтобы победить их… Возблагодарим же глупцов за все унижения, которым они меня подвергли… и еще, увидите, подвергнут. Ибо теперь все, что мы с вами запишем, будет читаться как житие мученика. Каждое слово, записанное вами, приобретет в будущем великую цену, ибо будет оплачено моим страданием… Да, двадцать лет я боролся с англичанами. И только теперь смогу их победить! Увидите, мое мученичество вернет корону моему сыну… Я прочел все, что вы записали. Но теперь нам следует еще раз все переписать с самого начала. Начнем, как только переедем в Лонгвуд.

Вчера простились с гостеприимным бунгало. Наш путь лежал на скалу. И в первый же день возобновилась наша диктовка.

Мы живем на скале, окруженные вечным мокрым туманом. В каморке, именуемой «кабинетом императора», проводим по четырнадцать часов в сутки.

Император заново рассказывает все, что я записал на корабле. Но теперь он диктует мне… совсем иную историю! Это жизнь великого и справедливого полководца, который, оказывается… никогда ни на кого не нападал! Нападали на него, потому что он был законный сын Французской революции. Оказывается, он всегда уважал и свободу творчества, и либеральные идеи. И нес (правда, на штыках) великие идеи свободы и равенства в феодальную Европу. «Я сеял семена свободы повсюду, где внедрялся мой Кодекс. Я боролся за равенство, мечтал установить всеобщую свободу совести и дать благо образования всем классам…»

Но когда на него нападали, его военный гений был беспощаден. По мановению его руки рушились величайшие державы. Его завоевания могли сравниться разве что с победами Александра Македонского. Но эти завоевания, оказывается, должны были осуществить великую мечту просвещенных философов — создать единую Европу. «Я хотел создать единый европейский свод законов и сделать Европу одной нацией. (Правда, во главе с Францией)… Соединенные Штаты Европы — вот моя мечта…»

Что же касается крови сотен тысяч солдат, лежащих в земле Европы, Азии и Африки, то это вина тех, кто вынуждал его обнажать меч. «Впрочем, — его тяжкий вздох, — какие великие дела делались без крови?»

Два десятка жалких комнатушек — здесь мы живем. Я с сыном — в угловой комнате на втором этаже, вместе со слугами. Крыша протекает, сын нездоров.

Предвидение императора быстро сбылось. На остров приехал новый губернатор, сменивший Кокберна, — генерал-лейтенант сэр Гудсон Лоу. За свою карьеру звезд с неба он не хватал, но усердно исполнял разные военные и дипломатические поручения. Будучи главой гарнизона на Кипре, он умудрился сдать остров без единого вы-стрела небольшому отряду наших драгун.

Император оценил его сразу:

— Вы посмотрите на эту яйцевидную голову, оттопыренные уши и жалкие бегающие глаза! Это болван, сознающий, что он болван и оттого подозрительный, самолюбивый и завистливый. Он будет впадать в панику, страшась возложенной на него миссии. Он ведь понимает, что если я захочу бежать, ничто не сможет мне воспрепятствовать. И оттого будет постоянно делать из мухи слона, больше всего боясь ошибиться. Впрочем, первой его ошибкой было то, что он родился…

И император добавил с удовольствием:

— Итак, готов держать пари, что он превратит нашу жизнь в показательный ад…

Все так и случилось. Если добрый Кокберн старался не замечать постоянных нарушений инструкций своего правительства, то Лоу болен маниакальным соблюдением этих инструкций. Он хочет иметь оправдание на случай бегства императора. Маршрут наших поездок верхом резко сокращен, а вне маршрута император может появляться лишь в сопровождении охраны англичан.

Император стал запираться в своей комнате (иногда на несколько суток), обрекая губернатора на невыразимые страдания.

В июне началась зима, тучи окончательно закрыли наше плато и дождь лил беспрерывно. Губернатор чуть не умер от ужаса — он не видел императора целую неделю.

И тогда впервые состоялась эта (обычная теперь) сцена. Губернатор вместе с солдатами пытается войти в дом. Император поджидает его у дверей с двумя пистолетами и громко говорит: «Наконец-то! А то я соскучился по пороховой гари. Клянусь, если он посмеет перейти порог моей комнаты, то уже не будет пить свое виски!» И глаза его сверкают. А губернатор, заслышав его голос, успокаивается и удаляется под презрительные ухмылки своих солдат…

И уже в Лондоне газета оппозиции печатает «Протест со Святой Елены». В нем подробно рассказывается, как императора лишили прогулок и свежего воздуха в надежде побыстрее отправить на тот свет.

Вчера нам сообщили, что Лоу решил урезать деньги, отпускаемые нам на продовольствие. Император расхохотался:

— Это животное может вообще не выдавать мне денег на еду! Я стану обедать с офицерами полка, который меня сторожит. И он может быть уверен: каждый из них почтет за счастье дать место за столом старому солдату.

Эта трогательная тирада тотчас разнеслась по острову и… также полетела в Лондон.

Придирки продолжаются, причем самые мелочные. Лоу тщательно следит, чтобы императора именовали «генералом Бонапартом». Недавно императору прислали в подарок шахматы из слоновой кости. Как и все подарки, они были тщательно осмотрены губернатором. Увидев на фигурках вензель «N», этот безумец в течение нескольких дней совещался с помощниками: можно ли передать подарок по назначению?

И об этом тоже узнали в Лондоне.

Император делает все, чтобы этих идиотских придирок было как можно больше. Он постоянно именует губернатора «это животное», «этот идиот», «этот болван» и следит, чтобы самолюбивый, тупой и мстительный Лоу об этом узнавал. Однажды он чуть не довел губернатора до сердечного приступа. Он позвал Гурго и Монтолона и в присутствии английского врача Арнотта громким шепотом обсуждал… план побега. «Лучше всего бежать среди бела дня через город. А потом следовать береговой линией. С охотничьими ружьями мы могли бы без труда обезоружить пост в десять человек. Болван губернатор уже привык к тому, что я не выхожу днем из дома, так что сразу нас не хватятся. Впрочем, можно бежать и ночью… ночью даже лучше…»