Читать интересную книгу Белый павлин. Терзание плоти - Дэвид Лоуренс

Мама Стейнрайт выставила между ним и детьми свое жирное тело и наклонилась над ребенком, приговаривая:

— Ну что ты плачешь, маленький, кто тебя обидел?

Джордж выругался еще хуже и вышел, зацепившись за раковину, отчего загремели кастрюли и у меня сердце чуть не ушло в пятки.

— Ну если вы не считаете такое поведение скандальным!.. — сказала старая мама Стейнрайт, а Мег заплакала.

Ты понимаешь, Сирил, она плакала так, что могла разбить сердце. У меня было такое состояние, что я могла убить его.

Старая бабушка начала выговаривать ему, а он рассмеялся. Я действительно ненавижу, когда смеются пьяные мужчины. У меня сразу закипает кровь. Эта старая бабушка поддерживает его во всем. Это очень досадно. Слабая, вульгарная, старая развалина».

Я вернулся домой в Вудсайд в начале сентября. Эмили остановилась в гостинице «Баран». Странно было увидеть, как все изменилось. Даже Неттермер стал другим. Казалось, что озеро уже не такое вытянутое. И этот изумительный мир с его прекрасными обитателями тоже изменился. Теперь это была маленькая долина, затерянная среди холмов и лесов. То дерево, что склонило свои ветви над ручьем с удивительной грацией, теперь казалось нелепым, когда я вернулся домой после того, как целый год отсутствовал, пребывая на юге. Старые символы словно отжили свое. Многое теперь виделось глупым.

В одно такое утро мы с Эмили отправились в Стрели-Милл. В доме проживал наемный рабочий с женой, какие-то чужаки с севера. Он — высокий, худой, молчаливый, чем-то похожий на крысу, обитавшую в этих местах. Она — маленькая и очень активная, похожая на сбежавшую из курятника на волю курицу.

Эмили уже навещала ее, поэтому та сразу пригласила гостей в кухню, придвинула нам стулья. В большой комнате было ощущение погреба. Недалеко от камина стоял столик и несколько стульев у стены. Остальное большое пространство заполняли разве что тени. На стенах у окон висело пять клеток с канарейками. И резкие стремительные движения маленьких птичек как-то странно воспринимались в этой огромной комнате.

Когда мы завели разговор, птицы начали петь, что очень затрудняло беседу, потому что маленькая женщина говорила на шотландском диалекте, принятом в Глазго, кроме того, у нее была заячья губа.

— Прекратите, прекратите! — закричала она, устремляясь всем своим тощим телом к ним. — Глупые бесенята, дурачье, дурачье, дурачье!! — И она хлопала тряпкой по клеткам, пока птицы не смолкли.

Потом она принесла нам вкусные лепешки и яблочное желе, уговаривая, почти подталкивая своими тощими локотками, чтобы мы поели.

— Нравится, нравится? Ну тогда кушайте. Давай, Эмили, давай, скушай еще. Только не говорите Тому, не говорите Тому, когда он придет… — Она замотала головой и залилась тонким смехом.

Когда мы уходили, она вышла с нами и побежала впереди. Мы не могли не обратить внимания на ее залатанную, неопрятную, слишком короткую черную юбку. Она бегала и бегала вокруг нас, точно встревоженная курица, без умолку болтая. Трудно было поверить, что такое чудесное место, как ферма и мельница, оказалось в ее руках. Мне было трудно признать прежнюю Стрели-Милл. Новоиспеченная хозяйка бежала по саду впереди нас. Случайно обернувшись, она увидела, как мы с Эмили улыбнулись друг другу, тогда она засмеялась и заявила:

— Эмили, так это твой возлюбленный, твой возлюбленный, Эмили! Ты мне никогда не говорила! — И она расхохоталась. Мы покраснели. Она подошла к нам ближе, крича: — Вы тут бывали по вечерам, правда, Эмили? — И она рассмеялась снова. Потом она вдруг остановилась и, указывая на что-то у нас над головой, завизжала:

— А, смотрите сюда! — Мы посмотрели и увидели омелу. — Смотрите, смотрите! Сколько поцелуев за вечер, Эмили?.. Ха! Ха! Поцелуи круглый год! Поцелуи вечерами в укромном местечке.

Она стала какой-то необузданной, дикой, потом ее голос упал, стал тихим. Она сунула нам в руки лепешки и желе, и мы ушли.

Когда мы оказались на дороге у ручья, Эмили посмотрела на меня застенчивым, смеющимся взглядом. Я заметил легкое движение девичьих губ и вдруг обнаружил, что целую ее, смеясь над странным поведением маленькой женщины.

Глава IV

ДОМАШНЯЯ ЖИЗНЬ В ГОСТИНИЦЕ «БАРАН»

Джорджу очень хотелось принять меня в своем доме. Гостиница «Баран» имела лицензию на продажу спиртного только на шесть дней, поэтому в воскресный день я был приглашен на чай. Было очень тепло, тихо, солнечно, когда я шел через Креймид. Несколько влюбленных стояли под каштанами, иные пары направлялись через дорогу в луга, которые раскинулись мягкими коврами после сенокоса.

Когда я входил в гостиницу через кухню, то услышал звон, грохот и голос Мег, сердито выговаривающий моей подруге:

— Нет, не трогай его, Эмили, этого гаденыша! Пусть отец возьмет его!

Один из детей плакал. Я вошел и увидел Мег, раскрасневшуюся, неопрятную, в большом белом переднике, только что отошедшую от печи. Эмили, в кремовом платьице, брала рыжеволосого плачущего ребенка из колыбели. Джордж сидел в маленьком кресле, курил и сердито поглядывал на них.

— Не могу пожать руки, — сказала Мег в суматохе. — Я вся в муке. Садись, пожалуйста… — и она поспешила из комнаты.

Эмили перевела взгляд с хнычущего ребенка на меня и улыбнулась редкой, доверительной улыбкой, девушка как бы говорила: «Видишь, сейчас я вынуждена заниматься этим, но мое сердце принадлежит тебе всегда».

Джордж встал и предложил мне круглое кресло. Это была высшая почесть, которую он мог оказать мне. И сразу спросил, чего бы я хотел выпить. Когда я отказался от всего, он тяжело опустился на софу и, видимо, сердито подумал, какую бы остроту выдать по этому поводу, но так ничего и не придумал.

Комната была большая, удобная, с тростниковыми креслами, платяным шкафом со стеклянными ручками-шишечками, буфетом со стеклянными дверцами, полкой, подвешенной в углу, и большой софой, которая вместе с подушками была обтянута красной хлопчатобумажной материей. Странная смесь кушаний и напитков стояла на столе: пиво, спиртное, бекон. Вошла Тини, угрюмая чернобровая служанка, с другим ребенком на руках. Мег окликнула ее, спросив, спит ли дитя. Мег снова вся погрузилась в суету и суматоху.

— Нет, — ответила Тини, — он не спит весь день.

— Повороши поленья в печи и одень его, — велела Мег. Тини положила черноволосого ребенка в другую колыбельку. Тут же он принялся плакать и кричать. Джордж направился через всю комнату к нему, схватил белого пушистого кролика.

— Ну-ка посмотри! Хочешь хорошего кролика?

Мальчик послушал его какое-то время, потом, решив, что все это обман, начал плакать снова. Джордж отшвырнул кролика, взял ребенка, усадив его на колено.

— Вверх-вниз! Вверх-вниз! Скачем, скачем, скачем!

Но ребенок, очевидно, прекрасно понимал, какие чувства испытывает к нему отец, поэтому плакал не переставая.

— Поторапливайся, Тини! — приказал Джордж служанке, ворошившей теперь уголь в камине. Эмили ходила вокруг, нянча другого ребенка, и улыбалась мне, так что я испытывал особое удовольствие, слыша ласковые слова, которые она расточала ребенку, и понимая, что они предназначались мне. Джордж передал своего ребенка служанке и сказал мне с некоторым сарказмом:

— Пойдем в сад?

Я встал и последовал за ним через солнечный двор, по дороге среди кустов. Он зажег трубку и вел себя так, словно помещик в собственных владениях.

— Знаешь, — сказал он, — она очень плохо управляется с делами.

Я засмеялся и заметил, что на сливах нынче много плодов.

— Да! — ответил он бездумно. — Ты знаешь, она должна была отправить девушку с детьми погулять и соответственно одеть их. Но ей нравится сидеть и сплетничать с Эмили все время, пока они спят, а как только они проснулись, ей нужно печь пирог…

— Полагаю, она получает удовольствие от приятной беседы, — ответил я.

— Но ведь она хорошо знала, что ты придешь и что следует подготовиться. Но женщина — очень недальновидное существо.

— Да какое это имеет значение? — сказал я.

— Воскресенье — единственный день отдыха для нас, поэтому она могла бы сделать так, чтобы дома было тихо.

— С другой стороны, это единственный день, когда она может спокойно посидеть и посплетничать, — ответил я.

— А ты знаешь, — сказал он, — что у меня ни минутки свободной? Тини сейчас и спит, и живет с нами в кухне… так же как и Освальд… поэтому я ни минуты не могу побыть с собой наедине. Нет места, где можно было бы посидеть в тишине. Весь день дети, всю ночь дети. И слуги, и посетители. Иногда мне кажется, что я был бы рад убраться отсюда. Я готов отказаться от пивной… да вот только Мег этого не хочет.

— Но если ты оставишь пивную, что дальше станешь делать?