ним все было хорошо. Он мне нужен.
Так нужен.
Если с ним что-то случится…
Даже думать об этом не хочу, но…
Я не прощу себе, что закатила эту чертову истерику. Я являюсь виной тому, что он здесь. Только я одна. Если бы не стала истерить по поводу этой чертовой фотографии… Да гори она огнем… Мы бы не поругались. Любимый не стал бы настаивать на этой чертовой поездке..
Были бы дома…
Вместе…
Какая же я дура.
— Витечка, родной мой, любимый… — плачу, падая на колени возле двери в палату. — Прошу тебя, только не бросай меня. Я больше никогда… Слышишь? Никогда не вспомню эту историю…. Прости меня…
Зарываю лицом в ладони и рыдаю. В голос. Еле сдерживая крики, которые рвутся наружу.
— Доченька, родная, вставай. — слышу мамин голос и поднимаю голову.
Мои родители приехали. Обнимаю маму, прижимаясь в ней и вдыхая родной запах.
— Мама… Мам… Он там… Я не знаю… — сквозь слезы, пытаюсь что-то ей сказать, но выходит не очень хорошо. Мой язык меня не слушает. А болезненный ком сжимает горло, не позволяя выдавить хоть одно нормальное слово.
— Мне не говорят, что с ним…
— Все будет хорошо. — мамулечка прижимает меня к себе и гладит по волосам. — Все будет хорошо.
Садимся с ней на диванчик, папа приносит воды и заставляет меня попить. Жадно глотаю и пытаюсь успокоиться.
— Это я виновата… Мама, это я виновата.
— Не говори так. — мама трясет меня за плечи. — Тут нет твоей вины. Папа узнает, кто это сделал. Мы найдем этого урода и накажем. А ты должна сейчас быть сильной, доченька. И не вини себя. Ты ни при чем.
Киваю головой, что поняла, и смотрю на отца, желая услышать подтверждение ее слов.
— Его уже ищут, родная. — говорит папа, кладя руку на мою голову и ласково поглаживая.
Через несколько минут появляются Соколовские. Лицо тети Карины все бледное, да и выглядит она совсем плохо. Дядя Артем немногим лучше, но тоже видно, что он сильно переживает.
Обнимаю их, снова начиная плакать. Теперь уже я пытаюсь успокоить свою свекровь. вселить в нее надежду, что все будет хорошо. Выходит у меня не очень убедительно.
Я сама боюсь…
Все сидим в ожидании того, когда подойдет доктор. Свёкор уже пытался хоть что-то узнать, но его попросили подождать. Состояние моего мужа критическое, это все, что нам сообщила медсестра. И от ее слов лучше совсем не стало. Теперь мне страшнее намного больше.
Я боюсь того, что больше его не увижу..
Не скажу то, что давно должна была сказать…
Как люблю его…
Обхватываю себя руками, тихонько покачиваясь и пытаясь успокоиться. Я должна быть сильной. Нельзя думать о плохом. Он выживет. Обязательно выживет. Хотя бы из вредности, чтобы потом всю жизнь доводить меня до бешенства. И я буду беситься, и буду его любить. Таким, какой он есть.
Боже, ну, пожалуйста…
Наконец-то к нам подходит врач. Все, как по щелчку подскакиваем со своих мест, ожидая вердикта. Мое сердце, кажется, перестает биться. И я забываю, как дышать. До боли впиваюсь ногтями в ладонь и смотрю на доктора.
— Критический момент позади. Жить будет. Была сильная потеря крови, но сделали переливание. Сломаны пару ребер. Сотрясение мозга. — он все говорит и говорит, но я уже не слушаю.
БУДЕТ ЖИТЬ.
МОЙ ЛЮБИМЫЙ БУДЕТ ЖИТЬ.
Выдыхаю и кидаюсь обнимать маму. Слезы снова застилают глаза, но в этот раз это слезы радости.
— А можно к нему? — тихо спрашиваю, с надеждой смотря на врача.
— Ваш муж еще не пришел в себя. Я могу пропустить кого-нибудь одного, но ненадолго. Пару минут максимум.
— Я… — выступаю вперед. — Я пойду. Можно? — это уже спрашиваю у тети Карины, потому что знаю, что она сейчас тоже хочет быть ближе к сыну.
Свекровь утвердительно кивает. Целую ее в щеку и бегу в палату.
Тихо открываю дверь и прохожу внутрь. Пахнет лекарствами. Делаю несколько шагов вперед, не сводя глаз с лежачего мужа. Жив. Его грудь равномерно поднимается и опускается. Дышит. Выдыхаю с улыбкой, сдерживая слезы.
Его лицо все в синяках и ссадинах. Словно он побывал на боксерском поединке и его там хорошенько разукрасили. Затыкаю рот рукой, сдерживая болезненный возглас.
Мой любимый..
Как же сильно ему досталось.
И все из-за меня.
— Я так боялась тебя потерять. — подхожу ближе и буре его руку в свою. — Ты меня очень напугал, любимый. И я очень надеюсь, что это твоя последняя выходка, Соколовский, иначе я сама тебя прибью. Понял меня? Ты хоть понимаешь, как я испугалась? Думала, что так и не смогу тебе сказать самого главного. Боялась, что ты бросишь меня и не узнаешь, как сильно я тебя люблю. — аккуратно целую его в щеку, тихо плача, и шепчу. — Я тебя очень люблю. Я очень тебя люблю, балбес.
— И я тебя люблю, Козявка. — раздается хриплый голос над ухом.
Поднимаю голову и смотрю на своего мужчину. Он пришел в себя и сейчас пытается изобразить что-то подобие улыбки. Плачу еще сильнее, снова прижимаясь к нему, но понимаю, что совершила ошибку.
Виктор стонет. Я задела его.
— Прости.
— От тебя я готов терпеть все, что угодно, если потом ты будешь признаваться мне в любви.
— Если еще раз меня напугаешь, больше никогда этого не услышишь.
— Это была моя последняя такая выходка. Слишком уж болезненно.
— Дурак. — улыбаюсь сквозь слезы. — Я тебя люблю.
— И я тебя.
Из палаты в тот день меня так и не выперли. У них просто не получилось. Да и как я могла уйти, бросив его одного? Я теперь никогда его не оставлю. Он мне нужен как воздух.
Мой любимый идиот.
Через пару недель его выписали и мы поехали домой. Того козла, что его сбил, нашли на следующий же день. Им оказался