то ли презирать. Попыталась усовестить ее. Сказала, что человек не может, не имеет права так жить. Тем более — женщина.
«Значит, в монастырь идти?! — в ответ запальчиво выкрикнула Манечка. — Так монастырей не хватит. Вон сколько молодых вдов и вдовых невест оставила война! Ты что им предлагаешь? Работать! Растить детей? А у кого их нет?.. — Глаза ее увлажнились, голос дрогнул, изломался. — Для чего же тогда жить?!.»
* * *
На шахте готовится к эксплуатации заброшенный участок. Готовится исподволь, малыми силами, чтобы не отрывать людей от главного, не поставить под удар план, не снизить добычу угля. Сегодня здесь работает Фрося. Послали ее вырубить печь. Ответственное это дело — кому зря не доверят. Разгорячилась Фрося. Сбросила куртку, кофточку. Осталась лишь в лифчике. Обычно женщины так и трудятся в своем бабьем подземном царстве. А Фрося нынче и вовсе на отшибе — поблизости никого нет. Поддернула брезентовые брюки и снова взялась за обушок. Жарко Фросе. Мышцы напряжены до предела. А на душе — легко, празднично. Казалось бы, не ахти какое событие — статья в газете. О ней, о ее ударной работе писали и раньше. Но в этот раз речь шла о делах минувших, о том, что никогда не изгладится в памяти. Статья называлась «Алеевские мстители». Вчера эту газету принесли в общежитие девчонки, обступили Фросю, загалдели: «Садись. Слушай». Одна из них начала читать: «Работает на шахте «Великан» молодая горнячка Фрося Задорнова — мастер угля, активная общественница, скромный, красивый человек. Ее трудовое имя хорошо известно. Но не все знают, что в тяжкие годы оккупации бывшая дежурная но станции Фрося Задорнова являлась участницей героической подпольной борьбы против немецко-фашистских захватчиков. Руководитель алеевской патриотической группы врач Дмитрий Саввич Дубров рассказывает...» Фрося в волнении потянулась к газете. И окружающее исчезло. Она снова была вокзальной уборщицей, добывающей ценные сведения о продвижении вражеских эшелонов, слышала свой голос: «Мне нужен герр комендант», ответ часового, смертный хрип. Это Семен Акольцев снял фрица ударом ножа. Потом она поддерживала пленного летчика Геську Юдина. Их отход прикрывал Семен. Все-все всплыло в памяти.
А сегодня на утреннем наряде вызвали ее и Оксану к начальнику шахты. Там уже был парторг — суховатый, стройный, по-военному подтянутый. Офицерская гимнастерка на нем, как влитая. На груди гвардейский знак, орденские колодки. Спереди ни единой складочки — все они согнаны назад и топорщатся из-под ремня куцым петушиным хвостом. Его все как-то боком разворачивает — по плечо нет правой руки. Видимо, о последней сводке Совинформбюро был разговор. «Ну, девчата, — поздоровавшись, оживленно продолжал он, — продержитесь еще маленько. Скоро придут хлопцы. Гитлер уже не может удержать фронт. Отступают его вояки. Да и самого чуть не укокошили. Покушение готовилось». Оксана усмехнулась: «То ж нэ бэз пидстав у нас кажуть: «Свыни вже нэ до поросят, колы саму смалять». Это было так неожиданно и метко, что даже обычно суровый, неулыбчивый начальник шахты рассмеялся. А потом парторг обернулся к ней, Фросе: «Почему не в партии? Ты же настоящий коммунист. Не только герой труда, но и герой войны! Подавай заявление». Фрося ответила, что мечтает быть в партии, но нет рекомендаций — немного не хватает до года, как она работает на шахте. «Ничего, — подбодрил он. — На фронте по боевой характеристике принимают, а у тебя сразу две — и боевая, и трудовая. Подавай заявление».
Вмешался начальник шахты: «Готовься, Задорнова, принимать участок внутришахтного транспорта. Ты ведь, оказывается, техникгтранспортник. Мы не настолько богаты, чтобы держать такого специалиста в забое».
Конечно, она транспортник. Но то — железнодорожный транспорт, совеем иное дело, иная организация труда. И какой это участок, если на шахте всего один электровоз, да и гот старый, почти все время на ремонте. Бабы «пехом» гоняют вагонетки... Высказала, что думала: в забое, мол, больше пользы принесет. Однако начальник был тверд в своем мнении. «Не одним днем живем. Обязаны смотреть вперед».
Неожиданно для Фроси это предложение. Попросила время, чтобы все хорошенько обдумать. А начальник шахты ответил: «Покуда думай. — Переглянулся с парторгом, закончил: — Примем в партию — обяжем».
Да, Фросе яснее ясного: участок принимать придется. Она уже прикидывает, с чего начинать на новом месте, как организовать работу. И приходит к выводу, что прежде всего надо готовить путевое хозяйство, надежно связать все участки с рудничным двором, сделать разминовки, запасные пути, прорубить, где их нет, водосточные канавки, как следует оборудовать подземный электровозный гараж. «Великан» по загазованности сверхкатегоринная шахта — контактная сеть противопоказана. И до войны здесь работали аккумуляторные электровозы. Значит, надо не забыть расчистить, привести в порядок камеры для хранения аварийных комплектов аккумуляторных батарей.. Фросю не смущает объем предстоящих работ. При желании, при поддержке коллектива все можно сделать. Только она волнуется: будет ли эта поддержка? Она уже достаточно пожила, поработала, чтобы понимать: благосклонное отношение начальства, назначение на новую должность еще ничего не определяют. Многое зависит од того, как отнесутся к ней товарищи, захотят ли стать ее единомышленниками.
Вот все это взвешивает Фрося, обдумывает, а сама привычно делает свое. Увлеклась. Не видела появившийся в отдалении слабый огонек, не слышала крадущиеся шаги. Вдруг почувствовала, как ее обхватили сильные руки, и затрепетала, тотчас узнав их. В голове промелькнуло когда-то вырвавшееся у Манечки: «Эх, Девка, отворотила от меня Павлушку. Вот уж ласковый да лихой в любви! А выходит — ты и сама не гам и другому не дам». Тогда это признание ожесточило Фросю против Павлушки. Но ведь наедине с собой она испытывала чуть ли не гордость: ради нее отказался от Манечки.
Теперь его смелые руки ласкали ее, полураздетую, над ухом вздрагивал шепот: «Ага, попалась, царевна моя подземная. Наконец-то подстерег...»
— Пусти! Пусти, Павлик! — взмолилась Фрося, не так его
боялась, как себя, своей готовности уступить ему. — Сейчас же уходи!
— Было бы сказано. — Он видел ее растерянность и уже не ожидал сопротивления. Хохотнул неприятно, с хрипотцой. — Можно подумать, будто и впрямь прогоняешь...
Фросю словно варом ожгло. Взбунтовалась сумасшедшая, не терпящая насилия пыжовская кровь. Почти падая, вывернулась Фрося из цепких рук, схватила обушок, замахнулась.
— Ану, уматывай!
— Ты что, Фросенька? — опешил Павлушка.
— Уматывай, пока голову не провалила! — Гневная, решительная, Фрося в любое мгновение могла осуществить свою угрозу. — Ну!.. — нетерпеливо повысила голос.
Он подхватил свою лампу и поспешил отступить, обронив на ходу:
— Другая бы спасибо сказала...
— Иди-иди, женишок, да больше не попадайся! — вслед ему со злою насмешкою крикнула Фрося.
...Как она потом плакала, оставшись одна, как горько плакала, обняв холодный каменный выступ, не видел никто.