мог. Теперь — другое дело. Теперь он приходит на завод, и начинается: «Где Пуголовкин?» Елена Ивановна из бюро технических условий: «Анатолий Васильевич, в Гусь-Хрустальном просят увеличить допуски по такой-то кромке. Разрешать?» Лидочка, секретарша начальника ОТК: «Толя, зайди к шефу, остановилась сборка по кузовной части!» Минай Миронович из втуза: «Не забудьте, в четыре у вас лекция!» Сабино Дамьяно, руководитель группы: «Толик, как у нас компонуются отопитель и педаль газа?» — «Толька, срочно метай в «Сокольники» делиться воспоминаниями о фестивале! Понял? Нет?» — Эрнест Вязовский из комитета комсомола.
По мелочи, по мелочи — собирается много. И выходит, Пуголовкин людям нужен. Заводу нужен. Теперь общественная активность, завязанная в один узел с его профессиональными достоинствами, превратит Пуголовкина из чистого агитатора в уважаемого и влиятельного человека.
А когда-то другие влиятельные люди поддержали его кабину. Они добились того, что кабина Пуголовкина перестала быть «инициативной». Ее включили в официальный план отдела главного конструктора, создали группу во главе с Анатолием и предложили ей изготовить рабочие чертежи. Перед решающим техсоветом Борис Николаевич Орлов сказал Пуголовкину: «Куда ты лезешь, ведь ты можешь костей не собрать!» — «Ну, так не соберу…» — «Тебя и твоих заступников, как котят, перетопят». — «Ну, так перетопят…»
На техсовете Орлов первым выступил в поддержку кабины.
КАК ОН РАБОТАЕТ. В группе пять человек. Сейчас уже невозможно сказать, что в кабине от «раннего Пуголовкина»», а что родилось от содружества с молодыми коллегами.
Пять человек — полный набор известных в природе характеров и качеств. Спокойный и уравновешенный Сергей Котов; хохмач и балагур Борис Щипахин, успевший за год четыре раза отпустить и четыре раза сбрить бороду, каждый раз выигрывая бутылку коньяку и лимончик; влюбленный в Маяковского Игорь Керцелли, однажды заявивший, что Гомер номер один — это Маяковский, а Гомер номер два — это сам Гомер; Володечка Полищук, великий знаток искусства и древности, собиратель фольклора, который в последний отпуск питался одним хлебом и квасом, утверждая, что по калорийности они не уступают тушенке. Все отличные специалисты. Но у каждого из них ярко выражена какая-нибудь наклонность, способная украсить общую сумму. Один — фейерверк идей. Другой — спорщик, способный возразить даже собственной точке зрения, услышанной из чужих уст. Третий идет «от железки», то есть прекрасно представляет конструкцию в работе. Четвертый, наоборот, может увидеть ее в динамике. Пятый — блестящий расчетчик.
И вот, представьте, щит, на котором они работают. Он в том же «аквариуме»», чуть в стороне от кульманов, затянут белой бумагой, к которой даже чистым пальцем страшно прикоснуться, пока она сама чистая. Размер щита — шесть метров на два. Кладется на бумагу первая линия, и рубикон можно считать преодоленным: по углам щита уже сидят знакомые девицы, пришедшие потрепаться из соседнего отдела, а конструкторы елозят животами по всему щиту, не оставляя на нем живого места. На раздавшееся со стороны: «Потише нельзя?» — кто-нибудь, как в детском саду, отвечает: «А мы что? А у нас творческий шум!»
На ближней к щиту стене висит постоянный лозунг, выполненный Полищуком на длинном куске ватмана: «Ничто так не сближает, как искусство!» А ниже — лозунги временные, но столь же фундаментально нарисованные: они вывешиваются в зависимости от «текущего момента». «Главное, ребята, сердцем не стареть!» — когда отпраздновали день рождения Анатолия, преподнеся ему в подарок каску с надписью: «Лучшему конструктору среди пожарников». «И вечный бой, покой нам только снится!» — когда на очередном техсовете из трех возможных решений — «зарубить», «подработать» и «ура!» — они получили «подработать». «Главное — идея, а идею убить нельзя!» — когда они решили купить собственные автомобили. А чуть в стороне от лозунгов — отлично выполненная «под мрамор» доска Почета с пятью фотографиями. Сверху — «Лучшие люди»: три фотографии. Ниже — «Люди похуже»: две.
Разумеется, им дали жесткий срок, чуть ли не полтора года, но никакие сроки их не устраивали и казались им бесконечно долгими. С помощью электронно-счетной машины «Эра» они сделали необходимые расчеты и разработали сетевой график, дав молчаливую клятву в него уложиться. Но тут кого-то из них отправили в колхоз, кто-то заболел, и научная организация труда стала «гореть». Тогда они на ходу перестроились, и все обитатели «аквариума» искренне удивились. Ребята работали по пятнадцать часов в сутки и лишь изредка поднимались в буфет, чтобы выпить по стаканчику томатного сока, провозгласив традиционное: «На щите!»
А заболел Игорь Керцелли. Его увезли в больницу куда-то под Калугу, и однажды он прислал телеграмму: не сходятся какие-то параметры по кабине! В ближайшее воскресенье попутными грузовиками они поехали к Игорю. Он лежал в палате, буквально заваленный тридцатью пятью килограммами технической литературы, которые прихватил с собой «на всякий случай».
Что нужно человеку для счастья? Наверное, ощущение своей полезности. И еще страсть, которую может вызвать лишь интересная работа.
Однажды над их щитом возник такой лозунг: «Если у тебя появилось желание поработать — ляг, полежи, это скоро пройдет!» Они не умели произносить друг перед другом агитационные речи.
КАК ОН УЧИЛСЯ. Читатель знает: Пуголовкин преподает во втузе — стало быть, у него есть высшее образование. Он получил его в МИИТе без отрыва от производства. Но дело не в этом. Зададим такой вопрос: не погиб ли в инженере-конструкторе Анатолии Пуголовкине, положим, великий художник?
Ответить на этот вопрос никто не может, потому что Пуголовкин художником не стал. Он стал конструктором и не жалеет, что избрал себе такую профессию. В этом все дело.
Случайно избрал? Нет, не случайно. Сто раз, работая на заводе, он мог отказаться от карьеры инженера, и сто раз он не отказывался. Его учила кабина, им же придуманная, она была его курсовой работой в институте и его дипломом.
С «кабиной» росли и товарищи Анатолия. И если попытаться скрупулезно подсчитать, что им практически дал институт, а что работа над кабиной, еще неизвестно, возьмет ли институт решительный верх.
Жаль одного: туговато внедряется у нас новое, пожирая лучшие годы авторов. Сколько бы других кабин они напридумали за то время, что убили на проталкивание своего первого детища!
ЕГО ДУХОВНЫЙ МИР. Путь на завод отнимает у Анатолия пятьдесят минут, путь с завода — пятьдесят пять: он говорит: «Можно не торопиться». И редко случается, чтобы приезжал он «вовремя», с точки зрения матери. То засидится в библиотеке, то в комитете комсомола, то по другим общественным делам, а то закроется в чьем-нибудь кабинете и просто думает: на это тоже необходимо время. Откуда, говорит мать, у него может быть личная жизнь?
Прямо с порога он кидается к магнитофону и включает модерн-джаз. Отличная коллекция записей шведских модернистов, нашего «КМ-квартета», Дизи Гиллеспи.