ситуация для Томми выходила деликатная. Запускать на кухню первыми Веро и Принчипессу не позволяло его благородное сердце, но и себя пускать в расход не хотелось. Постояв с минуту в нерешительности, Томми вдруг хлопнул себя по лбу. Потом нагнулся, задержался и поискал что-то под ногами.
— Буржуйчик…
Пес первым идти отказался.
Потом жалел.
Потому что, когда Томми открыл дверь и растерянно замер, а Веро с Принчипессой уткнулись в его спину и тоже замерли, то Буржую уже ничего было не видно. И как он потом ни подпрыгивал, ни досадовал, ничего не выходило: впереди все плотно стояли.
И до Буржуя долетел только изумленный голос Томми:
— Не увидел бы, не поверил…
За большим деревянным столом в поварском колпаке стояла Хорошая и аккуратно покрывала шоколадной глазурью эклеры. На табуретке рядом сидел Чивас, мотал ногой и что-то оживленно ей рассказывал. Чивас сидел в благодушном настроении, ноги, в овечьих башмаках, были в тепле, эклеры стояли перед ним на фарфоровой тарелке, и мрачные времена, казалось, отошли в прошлое.
Как потом поведала история, Удав отлучился куда-то по делам, а Чивасу захотелось пирожных, которые на банкете подавали. Он тогда дознался, чьи это были шедевры, отпустил из заключения Хорошую, и с условием, что она его накормит, выгнал всех из кухни.
Хорошая подумала, что это ее шанс, и, пока она яйца венчиком взбивала, все непрестанно лоб морщила, размышляя, как ей для остальных свободу добыть. Мысль ей в голову пришла довольно быстро, но, как потом оказалось, была не самой удачной…
На дворцовой кухне много лет служила старая кухарка. Старушка страдала не то приступами мигрени, не то бессонницы и порошки для облегчения симптомов хранила тут же под прилавком. Хорошая, когда про это узнала, тут же стала орать, что персонал совсем обалдел, отраву рядом с продуктами хранит!!! Но теперь выходило, что это даже хорошо, и, пока Хорошая тесто для эклеров замешивала, она всю банку со снотворным в миску и опрокинула.
И вот когда Чивас прикончил первую партию эклеров, а Хорошая, наконец-то, подняла от противня затуманенный взгляд, оказалось, что никого спасать не надо. Все сами пришли и смотрят на нее, открыв рот.
Хорошая охнула про себя, схватилась за сердце и посмотрела на Чиваса: за что же она тогда парня травит! Потом быстро в уме посчитала, какой по счету Чивас эклер заглотнул, вздрогнула и случайно плеснула в него горячей глазурью.
Чивас поморщился, отдернул руку и удивленно посмотрел на Хорошую. Потом услышал скулеж Буржуя и повернул голову…
И Чивас не то чтобы очень всем удивился, он даже немного обрадовался. Подумал, что и Максимильян со всеми пришел. И Веро, без подвенечного платья, не наводила на него былую тоску. Он милостиво махнул ей на стул и по-царски пододвинул тарелку с эклерами.
Буржуй вылез на освободившееся после Веро место, увидел застывшую с миской крема Хорошую и счастливо облизнулся. Принчипесса и Томми тоже почувствовали себя увереннее: ясно же было, что без их помощи Чивасу даже вместе с Веро эклеры не одолеть.
И как только Хорошая умоляющих взглядов ни бросала, пирожные без ее разрешения расхватали: времени почти не оставалось, в любую минуту мог Лошадник вломиться, чтобы их спасать, а за ним гепард и теленок, и тогда точно всем эклеров не хватит.
Веро первая заметила, что у Хорошей вид очень трагический. Она сама эклеры не ест, а на Веро страшными глазами смотрит и по шее рукой проводит, словно сказать что-то хочет.
«Что бы это могло значить? — расслабленно подумала Веро, прикрывая глаза и надкусывая второй эклер. — Что бы это все могло значить?..»
Крем был на диво хорош, ему отрава шарм придавала. Веро еще раз надкусила пирожное, голова незаметно замутилась, и, уже сама не понимая, что творит, она вдруг повернулась к Чивасу и, толкнув его по-свойски плечом, ни с того ни с сего спросила:
— Слушай, а чего ты на мне жениться не хочешь? Я же хорошей женой буду! Характер у меня золотой, а Хорошая меня готовить научит.
У Принчипессы эклер из рук выпал, а Чивас, поперхнувшись, закашлял.
И неизвестно, что бы было дальше, но как ни ждали Лошадника с зоопарком, на кухню первым Удав явился.
…Ворвался рассерженный, в негодовании руками размахивал. Себя немного жалел, мысли разные в голову лезли. Ведь что власть? Чивас вон пирожные жрет, скотина, и, похоже, его в сон клонит, а он, Удав, как заведенный, с утра по дворцу носится, вопросы разные решает.
«Даже не пообедал», — подумал он о себе нежно и обвел всех взглядом. Не разобрался сначала. Что это еще за собрание такое? Но тут он увидел Томми, да еще без женского платья, замер и стал медленно оседать на пол:
— А-а-а…
Томми его первым по-человечески понял, наклонился к Чивасу и спросил, нет ли коньяка, чтобы обезболить правду.
— Не-е-е-а… — помахал головой Чивас. — А я ведь тоже поначалу смотрю: ты, не ты… Артист! И мыслишь правильно, мне бы сейчас тоже анестезия не помешала.
А Хорошая тревожных глаз со всех не сводила. Не могла придумать, как потом оправдываться будет. А потом Буржуя ногой пошевелила — тот проглотил пять эклеров и теперь лежал под столом. Не двигался.
— Стража!!! — придя в себя, завопил, наконец, Удав и стал весь красным.
А у Веро уже глаза закрывались, но она свято верила, что кофе поможет.
Ей только надо было найти того, кто его сварит.
Может быть, Удав? Он вроде среди всех самый незанятой.
Но он так противно вопит: «Стража! Стража!», словно по макушке железным молоточком стучит, и мало без того страданий, так еще топот охраны бьет по голове мелкой дробью.
Веро поморщилась и с трудом перевела взгляд на Принчипессу. Та, облокотившись на стол, тоже голову из последних сил держала и смотрела, как Хорошая в тихом ужасе бегает по кухне, хлопает дверцами, нашатырный спирт ищет.
— Спирт? — оживился Чивас. — Найдешь, мне тоже дай!
Спирта не было, Хорошая отыскала какую-то банку, а в ней травку.
— На вот, — сунула она под нос Принчипессе, — нюхни, вдруг поможет.
Принчипесса ничего не стала спрашивать и все, что дали, все послушно в себя втянула. Тут же свалилась на пол. Веро даже свесилась со стула, залюбовавшись, как Принчипесса с блаженством раскинула руки.
— Ого! А что это было? — с интересом спросил Чивас.
Хорошая растерянно посмотрела на банку.
А в это время у Удава шнурок на ботинке развязался. Его так трясло, что он сидел на полу, клял всех на свете и старался