Читать интересную книгу Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Однажды под Рождество, когда ее машина увязла в сугробе, Си уронила кольцо в снег. Мы вместе его искали, но так и не нашли.

О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно.

Глава X

Что мне еще рассказать?

Шли годы. В это время глухонемой Сульт написал свои лучшие картины, необыкновенно ясные и чистые. Он работал в глубокой сосредоточенности и ни с кем не общался. Был ли он счастлив или выплескивал на холсты свое отчаяние? Об этом можно только догадываться, ведь он не оставил писем. Не знаю, каким образом, но один из его эскизов, изображающий шхеры со стороны моря, попал в тропики и оказался пришпилен на стенку в жилище Абеля. Не знаю, что именно на нем было, маяк или просто небо.

Анна еще играла на пианино, но все чаще прислушивалась к окружающей звуки тишине. В такие минуты она замирала, подняв руки над клавиатурой. Однажды она представила себе, как ее музыка поглощается тишиной, уходит и растворяется в ничто, и осторожно захлопнула крышку.

Но даже этот негромкий стук был ей неприятен.

Несколько раз после отплытия сыновей она видела сны о тропических хищниках, рептилиях и громадных бабуинах и просыпалась от собственного крика. Глухонемой Сульт как ни в чем не бывало лежал рядом, а она садилась на кровати и думала, не разбудить ли его.

Со временем ее все больше тяготило окружающее молчание. Это было нечто новое. Анна чувствовала себя за дверями запертой комнаты. Больше всего на свете ей хотелось бы преодолеть стену, разделяющую ее и Сульта, даже если ради этого ей самой нужно было бы онеметь и оглохнуть. В доме на Кюнгсбругатан это, вероятно, переносилось легче.

Но так продолжалось только первые несколько лет. Потом Анна привыкла и прогоняла прочь подобные мысли как бесполезные.

Она написала множество писем. Ответов получила гораздо меньше.

Когда же приходила весточка из тропиков, глухонемой бросал все свои дела, потому что Анна непременно хотела прочитать письмо вместе с ним, будь то на Кюнгсбругатан или в домике, который они арендовали за городом. И Сульт не противился воле жены. Он садился с ней рядом и смотрел в листок с новостями от Оскара или Абеля – чаще это бывал Абель.

Первые пять или шесть лет Анна пролила немало слез, особенно по младшему сыну. Он не умел лукавить, а если о чем и умалчивал, Анна все вычитывала между строк. Когда она плакала, Сульт обнимал ее за угловатые плечи. Как-то раз он достал с полки Священное Писание и ткнул пальцем в историю Авраама. Этому человеку Господь велел покинуть отчий дом и идти в чужую землю, которую указал ему Сам. А потом Господь произвел от Авраама народ, великий и бесчисленный, как звезды.

Тут Анна всплеснула руками и рассмеялась. На эту тему она еще написала Оскару и Абелю немало писем.

А плакать со временем перестала, потому что сыновей этим было не вернуть.

Наконец спустя двадцать лет появился Оскар.

Теперь это был мужчина в годах, обрюзгший и полысевший, а не тот юноша, что когда-то уплыл за океан. Но он был богат и носил на пальце золотое кольцо. Свою молодую жену, такую же живую и острую на язык, он привез с собой. Ее звали Труус.

Супруги купили дом в окрестностях Нюнесхамна. Когда они ссорились, их голоса далеко разносились над Ботническим заливом.

Но Анна не утешилась.

А Сульт продолжал писать как ни в чем не бывало.

Вскоре он заболел – он ведь был уже глубокий старик, – и Анна телеграфировала сыну в Сурабаю. Абель понял, что дальше откладывать некуда. Он должен немедленно вернуться домой, иначе может не застать отца в живых.

Шла Первая мировая война, и Абель принял все меры предосторожности. Для детей он заказал спасательные жилеты, которые набили теннисными мячами, поскольку настоящие жилеты раздобыть было невозможно. В них же зашили маленькие слитки золота – стратегический запас на случай, если корабль подорвется на мине и семья окажется на чужом берегу.

В ожидании отплытия корабля «Табанан» Абель безжалостно муштровал детей. В любое время суток, даже среди ночи, они срывались с мест по его свистку и натягивали на себя неуклюжую амуницию, демонстрируя готовность немедленно броситься в волны.

Даже Линтье вздрагивала при звуках его свистка.

Они отчалили в спешке. Абель нервничал и, казалось, совершенно не владел ситуацией.

Начались долгие месяцы плавания. Корабль побывал и в Гонолулу, и в Америке, однако за все это время ни на йоту не приблизился к Швеции. Дорогу в Европу преграждали вражеские мины и корабли. В конце концов «Табанан» вернулся в Сурабаю.

К тому времени Сульт был уже мертв.

Оскар написал, что это случилось в Даларё. Отец лежал в постели и часто терял сознание. У него было воспаление легких. Доктор дал понять, что надежды мало, но до поры больной держался молодцом.

Время от времени Сульт открывал глаза и спрашивал о последних новостях с театра военных действий. Но однажды мать встала у его изголовья и, взволнованная, стала искать под одеялом его руку. Открыв глаза, Сульт увидел знаки, которые она начертала в воздухе: «Младший возвращается». А потом вложила в его ладонь телеграмму: «Прибудем на корабле «Табанан». Всей семьей».

Глухонемой сжал бумажку в кулаке. Теперь он твердо решил выздороветь и как будто действительно пошел на поправку. Наступил день, когда Сульт попросил помочь ему сесть в постели. Он выпрямил спину, однако контуры предметов видел нечетко, и глаза ему застилала белая пелена. Сульт показал, что голоден. Он хотел бутербродов и яиц!

Больной поел с большим аппетитом. Был слаб, но постоянно в сознании. Мир вокруг него обрел прежние очертания, однако все еще виделся сквозь пелену. Это раздражало Сульта. Он размахивал руками, как будто пытался ее убрать. Ведь он ждал сына.

За окном светило яркое солнце, сверкала морская гладь. Сульт захотел работать, и ему принесли все необходимое. Анна поддерживала подушку. Сульт неуклюже захватил карандаш и провел на бумаге тонкую линию, с которой обычно начинал работу, – границу, отделяющую небо от моря. Однако, опустив глаза на листок, он ее не увидел. Сульт заметно расстроился и сделал знак Оскару принести линейку, что тот немедленно исполнил.

Но пока Оскар водил по этюднику линейкой, пытаясь установить ее строго горизонтально, отец перечеркнул листок, вложив в этот жест всю свою силу. Он убрал линейку – бумага осталась чистой. Тогда отец понял, что произошло, так писал Оскар в своем письме, и сдался.

Сульт умер, когда ему изменило зрение. Он ушел головой в подушку и окончательно впал в забытье. Ему дали морфин и камфору. Дыхание стало неровным. Пульс то едва прощупывался, то бешено колотился. К утру сердце перестало биться.

Абелю немедленно телеграфировали в Сурабаю: «Father left us peaceably evening 20. Mother composed, healthy, urging postpone journey after war. Await letter»[40].

И Абель остался.

Между тем у нас наступило лето.

На улице жарко. Деньги закончились, и я возвращаюсь домой. Жизнь – бесконечная авантюра, смысл которой всегда от нас ускользает. Чем я, собственно говоря, занималась этой зимой?

Я блуждала среди мертвых. Сейчас мне трудно об этом говорить, но их души кружились вокруг меня, словно листья осенью. Удалось ли мне удержаться в рамках дозволенного, не оскорбила ли я кого-нибудь из них? Это мне неизвестно. Граница между живыми и мертвыми не менее иллюзорна, чем между миром воображаемым и реальным, сном и явью. Жизнь смыкается вокруг собственной загадки.

Я? Слово извивается в воздухе струйкой дыма и тает, избегая любого предписанного значения. Но я не дым. И я снова и снова пытаюсь втиснуть его в форму, которая оказывается ему тесна. Так и живу, сдавленная со всех сторон стенками сосуда, в который заключила себя сама. И не только себя. Потому что же такое «другие», как не грубые знаки, начертанные нами в воздухе?

И этими другими – струйками дыма – я умудряюсь порой надышаться буквально до тошноты. Таков мой опыт дуальности. До боли знакомое ощущение жизни во лжи: я лгу, ты лжешь, они лгут… Все мы не то, что о себе утверждаем.

Сегодня утром в метро я видела улыбку – красивую, искреннюю и немного загадочную. На лице большого чернокожего человека, который как раз собирался выходить из вагона. Он как будто только что расстался с тем, кого очень любит. Я поискала глазами, но не обнаружила, кто бы это мог быть.

Потом я заметила и другие улыбки. На лице пожилого человека, судя по наружности – араба, и молодой француженки в красном плаще, с тщательно уложенными волосами. Такое мне приходилось наблюдать нечасто. Кому же они улыбались?

Тут я увидела странного вида девушку в красной ветровке и с аккуратной косой на спине. Черный мужчина приветливо помахал ей рукой. Она была маленького роста и, что называется, монголоидной наружности. Крохотная голова сидела на толстой, складчатой шее. Один только взгляд этой девушки – открытый и беззащитный – зажигал в глазах людей счастливые огоньки. А когда она улыбалась, лица окружающих светлели, как будто они смотрели на цветок или зеленую веточку. Я сама это видела.