Читать интересную книгу "Лафертовская маковница. Романтические повести XIX века - Дмитрий Владимирович Веневитинов"

друг! Я не отравлю твоей жизни, не огорчу тебя несчастною повестью, которая может разочаровать тебя в твоих счастливых заблуждениях. Ты улыбаешься всему в мире – не меняй этой улыбки на змеиный смех горестной досады!

Бента не понимала слов Владимира, но он выговорил их с таким усилием, лицо его так побледнело, что она замолчала и заботливо на него смотрела.

Долго оба безмолвствовали – он от беспорядка мыслей, она от страха или, может быть, от другого чувства, еще сильнейшего.

Наконец Владимир прервал тишину:

– Друг мой! Слыхала ли ты про любовь?

– Слыхала, – отвечала вполголоса робкая дева.

– Страшись этого чувства.

– Отчего?

– Оно… оно меня убило. Там, на этом севере, я знал деву. Она была так же мила, как ты; прости меня, Бента, она была тебя милее…

При этих словах Бента, которая до сих пор лежала на плече Владимира, приподнялась и отодвинулась.

– И где же теперь эта дева? – спросила она.

– Где? не знаю. Она… но у ней щеки не горели этим пурпуром, у ней сердце не билось, как твое.

Бента снова склонилась на плечо юноши.

– Если ты любил, – сказала она, – если ты любишь, можешь ли быть суровым? Чуждаться людей? Ужели она могла не любить тебя?

– Слыхала ли ты, – прервал ее Владимир, – что любовь уносит покой сердца и драгоценнейшее сокровище девы – невинность?

– Слыхала и не верю. Нет! не могу верить…

Река слез мешала ей говорить более.

– Люби меня, и я буду добрее, – шептала она, рыдая, и бросилась на шею Паренскому.

– Оставь меня! Оставь меня! – говорил он, отталкивая деву. – Беги! ты еще невинна.

– Люби: я буду добрее, – шептал дрожащий голос.

– Беги! – закричал юноша, – ты меня не знаешь. Ты будешь проклинать меня. Я…

– Люби меня! Я твоя навеки. – Бента еще не договорила своих слов, как уже пламенные уста Владимира горели на груди ее. Они упали на скамью…

Не осуждайте их, друзья мои!.. не осуждайте их… Если б мне было можно продлить ваш восторг, счастливцы! Если б мне можно было превратить эту ночь осеннюю в прелестный вечер мая, унылый свист ветра в сладостный голос соловья и окружить вас всею прелестью волшебного очарования! Но хотеть ли вам другого счастья? Любовь – лучшая волшебница. В первый раз в объятиях друг друга, вам более желать нечего. О Бента! Зачем не скончала ты жизни, когда твой друг прижимал тебя так крепко к груди своей? Твое последнее дыхание было бы счастливою песнею. На земле не просыпайся, дева милая! Скоро… неверная мечта взмахнет золотыми крыльями, скоро, слишком скоро слеза восторга заменится слезою раскаяния.

* * *

– Нет! Владислав! Этого не могу простить. Подумай сам. Тебе двадцать лет, барону пятьдесят. И ты с ним связываешься! За что? за безделицу: за то, что он вырвал у тебя перчатку сестры моей и отнял случай поднести ее, покраснеть и пролепетать несколько слов. Признаюсь, я служу уж второй год, три раза был секундантом и сам имел две честных разделки, а никогда не находился в таком неприятном положении. Что скажет отец мой, когда узнает завтра, чем дело кончится, узнает, что ты имел дуэль с бароном, убил его или сам убит? Гроза вся рушится на меня. Опять мне недели на три выговоров и советов.

Так говорил молодой гусар, граф Любомиров, шагая взад и вперед по комнате и досушая второй стакан пунша. Между тем Владислав сидел, поджавши руки, спиной к дверям и не слушал красноречивого проповедника. Лишь изредка, когда звенел колокольчик и кто-нибудь входил в кондитерскую, задумчивый юноша лениво поворачивал голову, вставал, раз пять без нужды снимал со свечи и колупал воск. Вдруг вынул часы, топнул с досадой ногою и прибавил вполголоса: «Четверть одиннадцатого, а его нет как нет!» Но только что он промолвил эти слова, дверь лавки застучала, колокольчик зазвенел, и в первой комнате раздался пугливый голос.

– Сюда! – закричал гусар, и маленькая шарообразная фигура вошла в гостиную. Это был Франц Лейхен, сорокалетний весельчак, приятель Любомирова, приятель Владислава и едва ли не общий приятель всей столицы.

– Я уже начинал бранить тебя, Франц, – сказал ему Владислав, пожимая его руку.

– К чему такая нетерпеливость? – возразил Лейхен. – Ведь надобно везде успеть. Я угадал вперед. У вас, молодых людей, опять в голове пирушка, и меня, старика, туда же тащите.

– Да! У нас в голове пирушка, – продолжал холодно Владислав, – ты секундант мой.

– Не впервые мне быть твоим секундантом, – закричал с важным хохотом Франц, – не впервые! и признайся, я всегда вторил тебе славно.

– Ты секундант мой, – повторил Владислав, – завтра я дерусь с бароном.

При этих словах круглое лицо Франца начало понемногу вытягиваться, он как испуганный смотрел в глаза Владислава, наконец повесил голову и сел посреди дивана. Владислав сел против него, а Любомиров, воротясь из другой комнаты с мальчиком и еще двумя стаканами пунша, приподвинул к столу кресла и сел между ними.

– Ты завтра дерешься с бароном? – спросил тихим голосом Лейхен.

– Да, я дерусь с бароном, – отвечал Владислав. – Я давно говорил вам; друзья мои, – продолжал он с улыбкою, – что лицо барона для меня нестерпимо, что я в мире не видал ничего отвратительнее. При первой встрече с ним какой-то злой гений шепнул мне, что он будет врагом моим, и предчувствие сбылось.

– Сбылось! – возразил Любомиров. – Трудно сбываться таким предчувствиям! Ты посадил себе в голову, что тебе надобно быть в ссоре с бароном, на каждом шагу стерег его и наконец нашел случай придраться. Есть чему дивиться. Есть где искать шепота злого гения! И что могло тебе досаждать в этом бароне? Он всегда был с тобою учтив и даже ласков…

– Эта учтивость, эта ласка были мне противнее всего на свете. Вчера еще он подошел ко мне, с холодной улыбкой взял меня за руку и стал спрашивать о здоровье. Поверь, голос его заставил меня содрогнуться, как пронзительный визг стекла.

– Как тебе не стыдно! – возразил Любомиров. – С твоим здравым смыслом ты питаешь такие мелкие предрассудки. Послушай, Владислав. Нас здесь только трое, и мы можем говорить искренно.

Я, вероятно, угадал тайную причину твоей ненависти и могу доказать, как она ничтожна. Но что я скажу, любезный Лейхен, то будет сказано между нами. Барон шутит, смеется с сестрой моей, и подлинно она еще ребенок, а ты, Владислав…

– Ни слова! – закричал юноша, вскочив с кресел. – Зачем терять время и речи. Все, что мы до сих пор говорили, не объясняет Францу нашего дела, а он до сих пор еще не успел опомниться.