Я усердно потрудилась, обдумывая, как стану выпутываться, если на д'Альбрэ так и не окажется явственной метки, но ничего подходящего так и не изобрела. Хорошо бы мне удалось просто повернуться и уйти прочь, но, боюсь, так легко не отделаться. В деревне, где я росла, мальчишки очень хорошо знали, как мстить девчонкам, которые обещали им поцелуи и не держали слова.
Я набираю полную грудь воздуха и молча проскальзываю внутрь.
Комната полна вельмож и их челяди. Половина благородных господ развалились в креслах и попивают вино. Сам д'Альбрэ сидит посередине. Он сама надменность; это сквозит во всем, начиная с его позы и кончая высокомерным взглядом, которым он окидывает собравшихся.
Я жажду действовать, мой ум занят лихорадочной работой. Понимаю, что не могу просто подойти к нему и попросить, чтобы расшнуровал камзол и показал свои телеса. Ну почему я такая неуклюжая и тугодумная? Сибелла или Аннит давно сообразили бы, как поступить.
И тут я внезапно понимаю, как следует себя вести. Достаточно просто вообразить, будто я и есть Сибелла!
Уж она бы точно выдумала предлог подобраться к жертве поближе, и тогда граф никуда бы не делся из умело сотканной паутины соблазна! Я быстро оглядываю комнату и вижу на сундуке початый графин вина. Беру его и направляюсь к д'Альбрэ.
Теперь я чувствую себя уверенней. Огибаю сгрудившихся мужчин, чтобы подойти к д'Альбрэ сзади. Он и его люди слишком поглощены самолюбованием, и это невероятно облегчает мне задачу. Переведя дух, я вспоминаю гортанный хрипловатый смешок Сибеллы и то, как особым образом выгибались ее губы: никто не мог понять, над кем, собственно, она смеялась. А еще она вот так склоняла голову и щурила глаза, решая, стоит ли вообще возиться с тобой.
Когда я подхожу, человек, сидящий по левую руку от графа, поднимает глаза. Меня заметили. Придется действовать безотлагательно. Моя рука тихонько опускается. Она так и норовит улизнуть, но я принуждаю ее невесомо опуститься на плечо д'Альбрэ. От него пахнет потом и вином и еще тушеной олениной, которую он ел за обедом. Я изгибаю губы в многозначительной улыбке и придаю голосу мурлыкающие интонации:
— Господин мой… Можно подлить вам вина?
Он поднимает голову. И каким-то образом умудряется взглянуть на меня сверху вниз, хотя я стою, а он сидит. Он подставляет кубок, и тут его глаза суживаются — он меня узнал.
— Ну-ка, ну-ка, — говорит он, — это кто тут у нас?
Я медленной струйкой лью в кубок вино, в то же время жадно обшаривая глазами каждый видимый вершок его тела: ну где же ты, знакомая тень Мортейновой метки? Проклятье! По-прежнему ничего! Это значит, что опасную игру придется продолжить. Наполнив его бокал, я прижимаю графин к груди и скромно опускаю глаза:
— Все так, как вы и говорили, мой господин. Боюсь, я вынуждена слишком подолгу пребывать в безрадостном одиночестве.
Устремляю на графа взгляд из-под ресниц, и весьма вовремя: его полные губы раздвигает циничная усмешка. Сердце у меня екает. Я поспешно опускаю глаза: лишь бы он не догадался, как жгуче хочется стереть эту мерзкую улыбку с его рожи!
— Оставьте нас, — резким голосом приказывает он свите.
Вельможи сперва непонимающе оглядываются, потом подмигивают и отпускают игривые шуточки и наконец выходят наружу. Самый последний притворяет за собой дверь.
Я чувствую на себе взгляд д'Альбрэ. Выносить его не легче, чем холод зимнего града.
— Итак, милочка, здесь только я и ты, — говорит он.
Я осторожно ставлю графин, попутно соображая, как бы поскорее вытряхнуть его из камзола и нижней рубашки. Но прежде, чем я успеваю что-либо сказать, д'Альбрэ поднимается и тянет ко мне руку. Его мясистая лапа ложится на мое плечо, и на мгновение я слабею от страха и отвращения.
— Ишь, какие мы пугливые, — насмехается д'Альбрэ.
Я только раскрываю рот для ответа, когда двери за моей спиной резко распахиваются. Д'Альбрэ поворачивает голову, его глаза суживаются. Что до меня, я даже обернуться не успеваю, когда на другой моей руке смыкается стальной капкан.
Это Дюваль. Его губы сжаты в одну линию, взгляд свиреп. Я со стыдом понимаю, что до смерти рада видеть его, рада тому, что теперь не придется доводить задуманное до конца.
Выражение лица графа разительно меняется:
— Это ты, Дюваль? Что-то здесь забыл? — Он веселится, и я пытаюсь понять почему. Неужели ему так нравится дразнить Дюваля? — Знаешь что, давай меняться, — предлагает он, выпуская мою руку. — Я тебе — твою любовницу, а ты мне — свою сестру.
— Они не лошади, и мы с тобой не на ярмарке, — рычит Дюваль.
— В самом деле? А разве назначение женщины не в том, чтобы быть племенной кобылицей, которая идет к жеребцу?
Я вижу, как яростно бьется живчик у Дюваля на шее.
— В этом мы с тобой расходимся, — говорит он.
После чего коротко кивает и тащит меня прочь из графских покоев. Взгляд д'Альбрэ обжигает холодом мою спину, пока он может нас видеть.
Оказавшись в коридоре, Дюваль выпускает меня и чуть отталкивает.
— Господи Иисусе! — вырывается у него. — Это ж додуматься надо — отравить его у всех на глазах! Чему только тебя учили в обители? Ты бы еще кровавый след проложила прямо к моей двери.
Я не менее сердито бросаю в ответ:
— Вовсе не собиралась я его травить!
Тут у него почему-то отливает от лица вся кровь.
— Тогда… тогда что было у тебя на уме?
Я не тороплюсь отвечать. Он хватает меня за плечи и трясет, точно грушу:
— Ты что, не слушала, когда я тебе рассказывал о привычках графа д'Альбрэ?
Он говорит тихо, но со страшным нажимом, и в голосе его звучит страх. Страх — за меня!
Мне жутко не нравятся и эта его забота, и мое собственное облегчение из-за того, что он меня нашел. Накатывает раздражение, смешанное с отчаянием. Я с такой силой отталкиваю Дюваля, что он едва не теряет равновесие.
— Я делаю свое дело! Это мое призвание, пойми ты наконец! За этим сюда и приехала! Я обязана своему Богу, а не тебе с твоей подковерной возней! Здесь я для того, чтобы исполнять Его волю, а не твои прихоти!
Я отворачиваюсь. Кажется, сейчас расплачусь злыми слезами. Не хочу, чтобы Дюваль это видел.
— Чего бы ни требовал от тебя твой святой, то, что должно было произойти в комнате, никак нельзя назвать служением.
И такой уверенности полон голос Дюваля, что хочется наставить ему синяков.
Я оглядываюсь:
— Много ты знаешь о богах и святых.
Он гладит пальцами серебряный дубовый лист святого Камула у себя на плече.
— Знаю, по крайней мере, что мы не всегда умеем постичь пути наших святых. И еще — они иногда хотят, чтобы мы барахтались, и боролись, и делали свой собственный выбор, а не шли у кого-то на поводу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});