учительницыным голосом говорю:
– Что ты, мама, на Бога кричишь без толку? Бог не виноват, что его нет.
– А что же мне прикажешь – лозунги кричать? Дура! Господи! Что же это за дочка! Ой, ой, Валенька!..
Тут я действительно подумала, что неуместно сказала. – Ой, Валентина, Валенька, – стонет мама, – прости меня, ради бога… Ой, стыд-то какой!
– Действительно, – говорю, – стыд и позор так тебе думать… Мамочка, не думай об этом, думай про что-нибудь хорошее. Думай лучше, как мы в Сочи в доме отдыха были. Помнишь, море какое было теплое, прямо вареное.
– Ох, не до моря.
– Ты, мамочка, старайся, старайся, чтобы тебе море представилось. Ну как, представляется?
– Ох, представляется…
Ну, дальше все-таки как-то не выйдет рассказывать. Мама вдруг опять стала старшей, строгой и стала все говорить мне тихим голосом, где что взять, что принести, что надо сделать. И я все сделала как надо. Еще потом мама со мной вот так говорила, как будто я уже сама большая выросла. Мне вот так и казалось. И я все успокаивала маму:
– Ну мамочка, золотенькая, ну милая, ну потерпи… Только, если можно, постарайся, чтобы девочка. Терпеть ненавижу мальчишек! Это у меня в порядке ведения к тебе просьба.
– Ох, Валенька, прости ты меня… Ты когда-нибудь, Валя, поймешь… бог даст… сама будешь…
– Еще как буду! Держись только.
И я все прокипятила как надо и все потом тоже как надо перевязала. Мне было очень страшно. Я старалась как-нибудь не смотреть. У меня в голове и внутри все прямо как струнка натянулось. А я боялась, что мама заметит. Ей ведь обидно будет: с ней такое событие в жизни, а во мне какие-то мелкие нюни тошнятся.
И когда прибежал папа с акушеркой, они испугались сами. А я им уже в одеяле вынесла готовенькое и говорю:
– Заходите, заходите, не стесняйтесь… А мы тут уже с мамой девочку родили… Хорошенькая, ну просто кукленочек. А главное хорошо, что не мальчишка. Имя предлагаю – Авиэта, Ава, Авочка. По-моему очень революционно и красиво.
А папа схватился за голову да как сядет на стул, так прямо в пальто и шапке, и говорит:
– Как же это?.. Валентина?.. Как же ты тут? Ничего? Благополучно?.. Ну и бой-дочки теперь пошли. А я, помню, мальчишкой был, так когда мать брата рожала, я так в чулан забился, меня наутро только разыскали, да и то еле за ноги вытащили. А ведь ты у меня героиня, Валентина.
– Это еще с какой стороны героиня?
Тут меня начало с чего-то всю трясти, а потом прошло. Ночью опять начало. А утром опять прошло. А на другой день в школе Зина Свешникова, моя подруга, сказала мне, что у меня такие глаза, как будто я что-то такое большое-большое, громадное увидела. Такое, что как будто всю жизнь не забудешь.
Еще бы! Все-таки учтите, это же – переживание как-никак!
Становой хребет
– Тихо, тихо, ребята, – говорит Петр Никанорович и легонько стучит карандашом по краю стола. – Я ведь все слышу.
И в классе становится очень тихо.
– Нехорошо, ребята, – говорит Петр Никанорович. – Вы что же, хотите, чтоб он обманул меня? Стыдно, ребята.
Класс молчит. Молчит и тот, кому только что подсказывали. Он мнется у карты и смотрит в пол.
– Так прямо бы и сказал, что не знаешь, не выучил, поленился читать. К следующему разу, мол, все буду знать… А то на подсказку надеяться – это последнее дело.
Петр Никанорович говорит негромко и серьезно. Если бы он закричал, затопал ногами, было бы не так обидно. А то от этих правильных слов никуда не денешься. Петра Никаноровича очень уважают в школе: когда он рассказывает географию, в классе так тихо, что слышно, как деревянная указка касается карты. Он рассказывает о городах, реках и горах. Во время Гражданской войны он сам брал эти города, втаскивал на эти горы пушки Красной Армии, сам, подняв винтовку над головой, по горло в воде, переходил вброд эти реки. И сейчас, когда в школе устраивается какой-нибудь праздник или большое собрание, Петр Никанорович Бокарев приходит с орденом на пиджаке. В будни он его не носит. Но все и так знают, что у Петра Никаноровича, учителя географии, орден Красного Знамени за боевые заслуги.
– Нехорошо, ребята, – продолжает Петр Никанорович, – не только меня, себя вы обманываете этой подсказкой. Стыдно!
– Ну да, – раздается вдруг голос с задней парты. – Наверно, когда сами учились, так тоже подсказывали. И вам, небось, подшептывали…
– Мне? – говорит Петр Никанорович. – Никогда! Никогда не подшептывали… А впрочем, постойте, постойте! Верно, было раз. Подсказали. Но ведь это – совсем другое дело было… Мне вот сейчас сорок, а тогда, следовательно, двадцать лет было. Как раз половинку прожил при старом режиме. Это в семнадцатом году было. Я тогда только что вернулся с фронта к себе домой. Я еще на фронте был выбран в солдатский комитет. Но в голове у меня еще много было бестолковщины. А в Питере довелось мне слышать самого Ленина. Первый раз я тогда его увидел. Владимир Ильич говорил с балкона. Тысячи людей стояли вокруг меня, и все слушали Ленина. Но мне казалось, что Ильич говорит именно для меня, потому что говорил он так, ребята, словно я ему заранее все свои бестолковые вопросы задал, а он теперь на них ответить взялся. После его речи мне все стало понятно и ясно. Я пошел записываться в большевики. Меня приняли в партию и послали в родимый город.
В Октябрьские дни, когда в Петрограде и в Москве уже шли бои, началось и у нас в нашем тихом городке… У нас был крепкий большевистский комитет, и совет рабочих депутатов действовал тоже неплохо. Но из губернии послали к нам для порядка вооруженных юнкеров на усмирение. Комитет вооружил рабочих. Но до нас дошли сведения, что юнкера пристали на пароходе ниже города по Волге и могут нас опередить, занять для боя участки. Меня послали произвести разведку в прибрежном районе города.
Жизнь в городе шла своим порядком. Торговал базар, работали учреждения. В школах шли уроки. Как раз недалеко от берега, пристаней находилось высшее начальное училище. Когда я подошел к училищу, я вдруг заметил, что в переулке рядом с ним показались юнкера. Они оцепляли район. Хотя я был переодет – знакомый телеграфист дал мне свою казенную куртку, – меня все же могли сцапать. Среди юнкеров и офицеров многие знали меня как большевика. У меня