Читать интересную книгу Тень и источник - Игорь Гергенрёдер

Постучавшись, он вошёл в комнату, где увидел сотрудницу средних лет. Она сверилась с записью и сказала:

– Подождите.

Волнуясь, он спросил:

– А... по какому вопросу?

– Этого я не знаю, вам скажут, – ответила она отстранённо.

Дверь открылась, вошедший держал в руке чёрную папку искусственной кожи. Поздоровавшись кивком с женщиной, повернулся к студенту:

– Слотов Вячеслав?

Тот уже встал со стула. Мужчина с ног до головы смерил его взглядом: – Нам надо побеседовать. – И, приоткрыв дверь, указал в коридор. Сотрудница отдела кадров вышла тоже, отперла соседнюю комнату и ретировалась.

Человек с папкой пропустил студента вперёд. У стены стояли шкафы, в каких хранят бумаги, на оставшемся малом пространстве помещались стулья и стол. Мужчина расположился за ним, пригласил Слотова сесть напротив, но не вплотную к столу – в метре от края. Вячеслава снедала такая тревога, что он ни о чём не мог думать; потом не удалось вспомнить, какого цвета галстук был на человеке. Тот извлёк из внутреннего кармана пиджака книжицу, раскрыв, показал и спрятал. Слотов не прочёл ничего.

– Вы из... – начал и смолк.

– Из Комитета Государственной Безопасности, – раздельно произнёс мужчина.

Слотов ощутил, что бессилен слово сказать. Чёрная папка лежала на столе. Потупив глаза, Вячеслав не мог заставить себя поднять их. Работник КГБ произнёс:

– Знаете, конечно, почему мы встретились?

Он мотнул головой.

– Не знаете за собой никакой вины? Честно? – насмешливо сказал гэбэшник.

Слотов сидел онемев. Человек из КГБ раскрыл папку и, наклонив её к себе так, чтобы студент не видел бумагу, поведал:

– Люди обеспокоены тем, как вы настроены. К нам поступают сигналы. Так, в редакции газеты вы высказались против принципа идейности и заявили, что советская литература создаётся по указке партии...

«Кто?» – встряхнуло его. Прорвались слова: было не так! Принялся уверять: он не делал и попытки возразить против идейности! Сказал только, что Ленин написал свою работу в определённый период и она отразила его особенности...

Человек с папкой произнёс:

– Да. И сказали вы это для того, чтобы заявить, что советская литература несвободна. О партийной указке говорили?

– Не помню, – ответил он виновато-жалобно. – Но что вам приврали, это точно! Всегда можно подать не в том свете – вам так и подали.

– Вы уверены? – едко сказал гэбэшник, держа перед собой папку. – Мы к этому ещё вернёмся... Вот другое о вас. Был разговор о выселении во время войны отдельных народов, о том, что решением партии они были возвращены. Вы заявили: то, что не дали вернуться крымским татарам и поволжским немцам, доказывает неискренность политики партии, с деспотизмом порвано не было.

Моментально вспомнилось: он на голоса заглянул в отдел культуры. Заведующий Мигулин пил чай и читал машинописный текст, Раль, Куличов и человек, незнакомый Слотову, – видимо, внештатник – слушали внештатника Бутейко. Тот провёл отпуск в Крыму, принёс путевые заметки. Ему захотелось сказать, чего он не написал, но что посетило его при осмотре домов-музеев Грина и Чехова:

– Музеи были открыты на русской земле, они – неотторжимая принадлежность России, и мне странно осознавать, что это стало Украиной...

– Крыму не хватает своей воды, – сказал Раль, – воду качают с Украины. Ну, Хрущёв и передал его ей.

Слова восприняли как шутку, поулыбались. Куличов заметил: Хрущёва есть за что высмеять, но нельзя забывать и его добрых дел. Он осудил сталинский террор, реабилитировал миллионы жертв, дал людям свободно вздохнуть. Выселенные народы вернулись на родину.

Слотов помнил передачу одного из зарубежных голосов: Хрущёв пролил свет на часть преступлений Сталина, поскольку выражал интересы партийной верхушки, она желала навсегда обезопасить себя от того, что совершал Сталин, расправлявшийся с деятелями любого ранга. Любитель поразмышлять, Слотов гордился тем, до чего дошёл своим умом: реабилитация жертв, прощение наказанных народов понадобились партийным верхам, чтобы прикрыть заботу о собственной неприкосновенности показным человеколюбием. Демонстрация честности должна была произвести и произвела впечатление и на страну, и на весь мир.

Он удержался от того, чтобы изложить всё это, но, однако ж, к словам Куличова о Хрущёве присовокупил:

– А искренности у него не было. Принцип коллективной вины остался, с последствиями деспотизма не покончили. Крымские татары и немцы Поволжья в родные края не возвратились.

Теперь ёжась под взглядом гэбэшника, Слотов сказал, что говорил не о партии, а конкретно о Хрущёве, которого, как известно, партия сняла с поста.

Работник КГБ смотрел с недобрым интересом.

– Но вам не нравится, что немцам и татарам не разрешено вернуться! Что вы об этом вопросе знаете? От кого? Бросаетесь словом «деспотизм».

Слотов чувствовал, что самое лучшее – не скрывать страха, – и сидел обмякнув, потупившись.

– Привести ещё ваши антисоветские высказывания? – проговорил гэбэшник зловеще. – Мы провели работу и знаем о вас достаточно, – он поглядел в папку. – Рассказываете анекдот про БАМ...

Слотов не сразу вспомнил всех студентов, которые слышали от него не анекдот, а двусмысленную загадку: на «б» начинается, мягким знаком кончается, в мужиках нуждается. Подразумевалась Байкало-Амурская магистраль.

Он постарался гримасой горечи выразить раскаяние. Работник КГБ назвал фамилию Леонида.

– Что вас с ним связывает?

– Случайно познакомились, – пробормотал Слотов сокрушённо.

– Вы же понимаете, что означает его отъезд, – сказал мужчина с папкой. – Родина, за которую миллионы людей положили жизнь, вырастила его, дала ему высшее образование, а как он отплатил? Это вам и нравится!

Вячеслав ощутил на лице испарину.

– Нет... не надо так понимать... – он чувствовал всю неубедительность произносимого. – Это же не преступление... – добавил в отчаянии о приятельстве с Леонидом.

– Родина, – отчеканил сотрудник КГБ, – тратит народные средства, чтобы иметь достойных, преданных советской власти специалистов! Мы направим отношение в партийные органы, там увидят, что ваш моральный облик несовместим с пребыванием в стенах советского вуза.

Всё время ждавший этого удара Слотов замер. Миг – и безудержно хлынут слёзы. В кого обращают его – человека, осознающего себя творческим интеллигентом и никем иным! У него никогда не будет диплома, его публикации больше не появятся в газетах. Оборвутся знакомства. Выпавшему из своей среды, ему оставляют бытие среди людей, на каких он нагляделся, подрабатывая грузчиком... Он прижал руку к дрожащей нижней губе.

– Стыдно? – хлёстко бросил гэбэшник.

Слотов в ознобе дикой тоски склонил голову:

– Не могу себе простить...

– Пусть вам будет стыднее! – произнёс гэбэшник так, будто годился студенту в отцы, тогда как был старше лет на десять. – А чтобы мы видели, что вам действительно стыдно, напишите честное подробное объяснение, – он приподнял в папке верхние бумаги, достал пачку чистых листов, протянул Слотову. – Ручка у вас есть?

Вячеслав, почувствовав себя чуть лучше, придвинул стул к столу и услышал, как надо начать:

– После беседы с оперработником – фамилия не нужна – я осознал свои ошибки и чистосердечно рассказываю обо всём, что позволял себе...

Человек поднялся, с удовлетворением глядя, как побежала строка. Встав перед окном и погрузив руки в карманы брюк, он время от времени оборачивался к пишущему. Тот в подробностях воссоздал две сцены, когда изрёк крамольные мысли, и поведал об угрызениях совести. Затем, доказывая открытость, признался, что, хотя всего и не помнит, допускал, вероятно, и другие высказывания, «которые можно понять как антисоветские». И опять написал о чувстве стыда и о раскаянии.

Работник КГБ встал у стола:

– Прочтите.

Вячеслав невольно вытер лоб тыльной стороной руки и стал читать неровным от волнения голосом. Выслушав, гэбэшник спросил отеческим тоном:

– Может быть, вы с чьих-то слов негативно высказывались?

Слотов, осунувшийся, скорбный, выдавил из себя «нет».

– Припомните и укажите всех, кто допускал высказывания с душком, – велел оперработник. – Скажите о вашем отношении к выезжающим. И напишите, что обещаете быть преданным Советской Родине, её идеалам. Советской – с большой буквы.

Вячеслав написал о сокурснике, который смеялся над песней «Партия – наш рулевой!» – говоря: «Знаю таких гнид – членов партии, – хо-хо!» Сообщил о соседе по комнате общежития: тот рассказал грязный анекдот про Ленина, Крупскую и Дзержинского. Посвятив несколько строк теме Родины, «которой по праву гордятся все советские люди», Слотов осудил себя за «недопонимание того факта, что покидающие страну заслуживают презрения». Заявив, что ныне они для него отщепенцы, заключил это уверением в своём советском патриотизме.